Андрей Кутерницкий - Первая женщина

– Никто никогда не будет любить тебя так сильно! Слышишь? Никто никогда! Я знаю, мы будем счастливы! Я все смогу, лишь бы ты была со мной! Я только о тебе думаю! Только тебя вижу! Его убить можно. Но что будет дальше? Скажи мне, что будет дальше?

Откуда я брал слова? Они душили меня, как душат невыплаканные слезы, и сами вырывались на свободу.

Вера обняла мою голову, повернула лицом к себе, так что глаза наши в полутьме встретились, и как-то странно, удивленно посмотрела на меня.

– Ты любишь меня так сильно? – спросила она.

– Да, – не задумываясь ответил я.

– Но почему?

– Потому что это ты.

– Но что же такое – я?

– Не знаю. Просто я не могу без тебя жить.

Она все смотрела мне в глаза и перебирала пальцами мои волосы.

– Может, и не случайно ты послан мне судьбой, – промолвила она задумчиво. – И потому я беременна... Но ты понимаешь, какой груз хочешь взвалить на себя? Сколько для этого потребуется труда, денег?

– Понимаю! – прошептал я.

– И как дорого стоит иметь ребенка? Ведь меня тоже надо хорошо кормить. Надо много витаминов. Чтобы он был здоров.

– Понимаю! – шептал я.

– Но тебе необходимо закончить школу. Это действительно необходимо.

– Я буду учиться и прирабатывать. Отец, когда у нас не хватало денег, разгружал вагоны. Там много платят.

– А ты понимаешь, что когда тебе будет тридцать, мне будет сорок? И у меня будут на лице морщины. А вокруг расцветут красивые девочки.

– Мне не нужен никто, кроме тебя. Только обещай, что ты не убьешь его! Прошу тебя!

Она молчала.

– Прошу тебя! Вера!

Ее черты в полутьме были неподвижны.

– Вера! Прошу тебя! Обещай!

– Да, – тихо промолвила она.

На всю жизнь я запомню это первое женское «да». Никогда ничего большего не произойдет. Ее голова плавно опустилась передо мной затылком на подушку. Глаза ее были закрыты. Я смотрел на мягкие тени на ее лице. Я вдыхал в себя ее горячее дыхание. По стеклам стучал дождь. Два наших сердца бились друг возле друга так близко! Пройдут десятилетия, но сколько ни буду я гнаться за тем улетевшим счастьем, чтобы вернуть его, чтобы снова хотя бы раз испытать подобное ему, я уже не догоню его огненный, безмерно расширяющийся миг, не поднимусь на такую высоту. Все будет мельче, слабее, остуженнее.

Этой же ночью ко мне явился Кулак. Он возник из тьмы в дальнем углу комнаты, едва она, усталая, заснула на моем плече, и я сказал ему:

– Твое право на нее кончено. Все годы, которые ты провел с нею, все то, что ты испытал, будучи ее мужем, и та свадебная фотография в альбоме, – меньше того, что уже живет в ней от меня. И запомни, ты не прикоснешься к ее животу. Пусть твои кулаки способны сокрушить меня, я все равно успею, как зверь, вцепиться зубами в твое горло и, даже будучи мертвым, сомкну челюсти!

С этой ночи мой страх перед ним исчез.

По изломам городских крыш текла заря. Длинной дугой изгибаясь в надземном сумраке, железнодорожные пути уносились за поворот; я шел по одному из них, и блеск стали двигался по рельсам вместе с моим взглядом. Я был высок ростом, широк грудью, у меня было сильное дыхание, и глаза мои видели далеко и зорко. Я был крепкий заматерелый мужчина. А рядом со мной уверенным шагом ступал отец.

– Я все узнал вчера, – говорил я ему. – Работяга объяснил мне, куда прийти и кого спросить. Видишь, я взял с собой поесть: бутылку кефира и бутерброды с колбасой? И старую одежду, которую не жалко испачкать. Он сказал, что за день можно заработать червонец. И деньги дают сразу после окончания рабочего дня. Я не пропущу школу: сегодня воскресенье. Как ты думаешь, я справлюсь?

– Конечно, – отвечал он. – Ведь ты такой же, как я. А я справлялся.

На кирпичных стенах пакгаузов горели лампы. Еще дальше, за десятком путей, железной сетью застилавших холодную землю, как исполинская топка пылало, крестообразно озаренное изнутри прожекторами, тепловозное депо с раскрытыми в обе стороны створками ворот. Локомотивы стояли в нем бок о бок, словно насупленные быки. Металлический звон, долетавший оттуда, свидетельствовал о том, что в депо еще работают усталые люди ночной смены.

Мы шли, оставляя позади вереницы товарных платформ, белые вагоны-рефрижераторы, цистерны с аммиаком, пассажирские составы, стынущие в тупиках на отстое. Остро пахло горячим угольным шлаком, загашенным водою. Возле вагона для перевозки заключенных под зарешеченными окнами сидел на перевернутом ящике солдат-охранник и курил сигарету. Мы молчали, но как дорого было мне наше мужское молчание!

Наконец из-за складского строения выплыл деревянный домик конторы.

Я остановился.

– Так вот где ты бывал, папа, когда уходил из дому, чтобы подработать денег! Теперь и я пришел сюда. Значит что-то изменилось в моей жизни?

Он ничего не ответил мне. И я увидел, что он ушел уже далеко вперед. Он удалялся от меня по сверкающему льду полярного моря, среди разноцветных огней стрелок и светофоров, перешагивая через бесчисленные железнодорожные пути, к тем далеким черным скалам, с которых сползали белыми языками тяжелые снега.

Весело крикнул маневровый тепловоз. Я обернул голову и когда вновь посмотрел в даль поворота, там уже не было ни фигуры отца, ни затуманенных скал. Узкий сегмент взошедшего солнца блестел над городом.

Квадратная комната в два окна, с геранью и столетником на подоконниках, с низким дощатым потолком и железной печью, была заполнена мужчинами. Пожилые, молодые, рослые, маленькие, кряжистые с воловьими шеями, болезненные с темными полукружиями под глазами – все имели с собой сумку, рюкзак или чемоданчик с одеждой для работы и какой-нибудь скромной едой. В углу гнездился канцелярский стол, за которым, наклонив в свете настольной лампы красивое лицо, сидела черноволосая женщина в незастегнутой спецовочной куртке, надетой поверх платья в горошек. Возле нее стоял бригадир. В комнате было душно. От печи струился жар. Мужчины по очереди подходили к бригадиру, женщина что-то писала в амбарной книге.

«Только бы он взял меня на работу! – думал я. – Только бы не отказал! Как мне тогда идти обратно, отвергнутому, опозоренному, со своей спортивной сумкой, набитой старой одеждой?»

Я был уверен, что бригадир грузчиков – обязательно самый сильный из них. Но этот был мал ростом, сутул, невелик в плечах и карикатурно курнос. Глазки у него были маленькие, а губы тонкие.

Когда настала моя очередь, он оглядел меня оценивающим взглядом и спросил:

– Шестнадцать лет есть?

– Есть, – ответил я.

– Паспорт!

Я суетливо расстегнул куртку и достал из внутреннего кармана недавно полученный новенький паспорт, от которого, когда я прикасался к нему, непривычно веяло на меня не природной, неживой силой государства.