Евгений Козловский - Мы встретились в Раю… Часть вторая

Арсений встал, вышел из кухни. Авторша отчета, прислонясь к дверному косяку литкомнаты, слушала трубный глас вошедшего во вкус Владимирского. Простите, Арсений тронул авторшу за плечо и, когда та обернулась — лицо немолодое, усталое, некрасивое: стоит ли и знакомиться? — одна такая подружка у Арсения уже есть: Лика! — взвесил в руке «День получки». Давайте выйдем, покурим? Минуточку, попросила авторша. Позвольте я дослушаю? и снова подалась на свет и звук, оставив нашему герою возможность разглядывать проступающий сквозь шерсть кофточки силуэт бюстгальтера. Я, правда, не курю, бросила через плечо, не оторвавшись от происходящего за проемом. Как вас звать? шепнул Арсений. Там же написано, на титульной страничке: Ирина. Я подумал, может, псевдоним, соврал Арсений, потому что титульной страничкою поинтересовался не слишком. Тише за дверью! прикрикнул Пэдик. Ладно, улыбнулась Ирина Арсению и пошла к выходу на площадку. Вам, я вижу, очень уж не терпится. Просто надоело! кивнул Арсений в сторону голоса Пэдика. Зачем же ходите?

…и, хотя, она успела, сказать только, что звать ее Светланой, ему казалось, что он знает и всю ее жизнь, и какими словами она эту жизнь перескажет, и что он ей ответит, и чем все кончится, знал даже, что на. ней надето, и ее манеру раздеваться, знал, что она непременно попросит погасить электричество, Арсений поймал себя вдруг на том, что думает и ведет себя точно, как прочитанный утром Комаров, — наблюдение показалось забавным. Как вы полагаете, обратился к Светлане — тьфу! к Ирине. Что было раньше: курица или яйцо?

Кстати о Проверяющем: мотоциклист с зелеными глазами, вернувшись в Москву, однажды вспомнил Лену Комарову, героиню мимолетного крымского приключения, и, глядя за окно на пасмурное столичное небо, на зыбкую пелену снега, сочинил очередное стихотворение:

О! щелкал на тысячу ладов, разливался сладкими трелями Арсений, не забывая при этом мерить новую знакомицу по оси зет. Я назвал бы это Поэмою о нашем современнике. Когда человека так припирает к стенке, как вашу героиню, человеческую жизнь только и остается, что рассматривать с точки зрения арифметической… Из лисята мимо них прошли к Яшкиной (Тамариной) двери Вася Кришталь — широко известный в узких кругах бард и менестрель, человек, в свое время написавший «Камо грядеши?» и «Мы встретились в раю», а последние лет семь занимающийся в своем жанре поисками новой формы и нового содержания, которые (поиски) не оставляли уже времени для сочинения собственно песен, и чернявая девочка в расшитом тулупчике, маленькая, с очень характерными, резкими чертами маленького же заносчивого личика — и одною на двоих огромной зачехленной гитарою. Девочка казалась столь молодою, что трудно было идентифицировать ее с обещанной на сегодня Пэдиком бардессой — гвоздем сезона, новой знаменитостью, протеже Окуджавы, — Арсений, впрочем, идентифицировал.

Все это он сообщил Ирине тоном знатока, даже напел несколько строчек из Кришталевых песен и пояснил, что «Камо грядеши?» про расколовшегося диссидента Петра Якира, а по «Мы встретились в раю» он, Арсений, сочинил целую повесть, и чуть было не пустился пересказывать и ее, — но Ирина явно стремилась послушать песни a naturel, без переводчика, — поэтому Арсений, взяв с нее слово не уходить без него, а ее самое под руку, вернулся назад. Квартиру уже заполнял низкий, чистый и довольно сильный голос девочки.

услышал Арсений еще из прихожей и вспомнил простое и впечатляющее оформление Ликиного Жаворонка: сцена, одетая в черное, и небольшой деревянный крест над порталом, — единственное светлое пятнышко, к которому Лика вся тянулась с костра, когда тот занимался, —

В Домреми? Стало быть, ассоциация не случайна? Стало быть, девочка поет тоже о Жанне д'Арк? Осторожно, чтобы не нарушить песню, забыв о новой приятельнице, Арсений пробирался в дальний угол, где обнаружился никем, надо полагать, не замеченный или признанный для сидения негодным, с дырою в обшивке, колченогий стул, пробирался, не сводя глаз со смуглой худышки, что спокойно сидела посередине комнаты и очень уверенно, по-хозяйски управлялась с непомерно большой гитарою:

Арсению на мгновенье погрезилось, как звездообразная металлическая колючка, ржавая и острая (он не знал толком, что такое терн, и венец всегда представлял сплетенным из колючей проволоки) впивается в высокий лоб певицы, высвобождая каплю густой черной крови, и мелькнуло кощунственное: а что? Ей бы, пожалуй, пошло…

Узкая рука заметалась над струнами как подшибленная птица, гитара загудела огромным пламенем, и на его фоне — рефреном — полетели слова, словно подслушанные у маленькой девочки, когда та, сдерживая слезы, хвастается перед родителями, что вот-де, была у доктора и ни капельки не ревела:

слова, абсолютную психологическую достоверность которых как бы утверждала эта удивительная рифма: колокола — плакала, не существующая на бумаге и сверхточная в пении, слова, приоткрывающие завесу над великою тайною человеческого мужества.

Птица умерла. Гитара опять зазвенела тихим арпеджио, и Арсений услышал голос уже оттуда, отрешенный голос прошедшего через костер человека:

Сколько ж ей лет? думал Арсений, не сводя глаз с почти детской фигурки на стуле. Во всяком случае, уж никак не больше девятнадцати. Стало быть, Лику в Жаворонке она видеть не могла. А если и видела случайно — понять, запомнить ничего не сумела бы. Откуда же сейчас, через десять, через пятнадцать лет — это возрождение оставшегося на кострище пепла? Какими соками питается? И что ждет хрупкую девочку? Такой же конец, как у Лики? Как у Жанны?

Девочка тем временем пела что-то про Тристана и Изольду, и, хотя голос по-прежнему был чист, а рифмы — по-прежнему, неожиданны, освежающи, холодны, Арсению не хотелось вслушиваться: жалко было терять маленькую Жанну. Он прикрыл глаза, чтобы сохранить ее хоть за веками, и весь этот безумный день со слишком ранним пробуждением, с ресторанным коньяком и кухонным портвейном навалился, закружил, понес куда-то, и только всплыла напоследок в сознании четко произнесенная, отдельно стоящая фраза: спирт следует пить так: