Иван Зорин - Стать себе Богом

Изгнание предшествовало грехопадению, змей торговал яблоками за райскими вратами.»

В ответ на «Легенду об отверженном апостоле» он рассказал Евстафию

БАЛЛАДУ О ВЕЛИКОЙ ЛЮБВИ

В тесной квартирке жили старик со старухой. Детей у них не было, и решили они завести кошек. Набрали во дворе серых беспризорников, сводивших с ума мартовским мявом, и стали кормить их так, что из тощих и проворных они превратились в жирных и ленивых. А старики души в них не чаяли. «Случись катастрофа, кошечки-то станут круглыми сиротами,

говорила старуха в аэропорту, — кто тогда о них позаботится?» Старик соглашался и брал билет на другой рейс. Денег у стариков было кот наплакал, но их преданность была беспредельна. Пенсия уходила на питомцев, которые плодились, гадили и хищно урчали. А старики таяли от голода, как льдинки на солнце. И в один час благополучно преставились. «Поди, налей молока в миску», — умирая, прошептала старуха. Старик пошёл к холодильнику, а самого уже ветром качало.

Жили старики замкнуто, и прошло время, прежде чем выломали дверь. А по беспорядочно разбросанным костям догадались, что мертвецов сожрали голодные твари.

Так смерть превратилась в акт жертвенной любви.

Евстафий хотел было возразить, но вовремя спохватился: Платон ненавидел, когда его перебивали.

«Какая ещё логика? — беленился он, вспоминая университетские мучения. — Истории, как бусы, — их связывает рассказчик, а носит слушатель!» И загадывал

ЗАГАДКУ № 1

Купила раз баба на базаре верёвку сушёных грибов. Вдруг один гриб сорвался со своей виселицы и убежал.

Куда?

Не услышав ответа, Платон предлагал

ЗАГАДКУ № 2

Купе в поезде. Дама с собачкой сидела напротив мужчины с тростью. Вагон резко тормозил, и трость мужчины перелетала на колени женщине. Та выбросила её в окно. А мужчина отправил туда же собачку. Каково же было их удивление, когда на станции их встретила выброшенная с поезда собачка, а в зубах она держала. Трость? А вот и нет, — гриб из первой загадки!

«Быть свободным, — подводил черту Платон, — значит освободиться от логики».

Среди мещерцев он слыл балаболом.

Поднялась квашня — поехала башня! — кричали ему вслед мальчишки.

У семилетнего и семидесятилетнего ничего общего, — ворчал он. — Старики и дети — разные виды гомо сапиенс.

Гомо шляпиенс, — ехидничал Евстафий.

У Платона елозил кадык, и со слюной он глотал обиду.

Аристов стал также известен изречением: «В прошлом нас ждут превращения не менее удивительные, чем в будущем». Он даже открыл в Мещере школу, двери которой встречали запальчивым «Вперёд, в прошлое!». Но однажды услышал, как за спиной перешёптывались.

Из прошлого шубу не сошьёшь, — мямлил один.

Мы варим щи, которые едят другие, — вздыхал другой.

И Платон навесил на рот замок.

Однако с Евстафием его снимал, часами бубня, как пономарь. Его трепотня называлась

ЛЕКЦИЯ

Яркий свет ослепляет так же, как и тьма, пролить свет — всё равно что подпустить тумана. Наши глаза привыкли к тусклой полуправде и серой, невыразительной лжи. Слова обволакивают, как клей, и человек плавает в них, как яйцо в бульоне. Взять мифы, в них оживает прошлое, однако в них же рождается и прошлое, которого не было. Мифы превращают в персонажей, запечатлевая героев, прилепляют чужое прошлое, которое волочится за ними тенью, пока миф бродит по земле. Плоть в них становится словом, чтобы снова обрасти плотью.

Платон был склонен и к пророчествам.

Человек, — спросит Бог, — где твоё прошлое?

Не сторож я прошлому своему, — ответит человек..

И это будет ложь. Ибо прошлое следует за нами,

как нитка за иголкой. На протяжении жизни его

тянут, как шлейф, при этом капля из одного прошлого отличается от капли из другого.

РОЗАНОВ

В том времени, когда Евстафий был Розановым, мастером извлекать музыку из зада, заменявшим в походе полковой оркестр, царили нравы куда более грубые. Мужчины были вояками и пахарями, полжизни взиравшими под хвост лошадям, а женщины — роженицами. Умение на скаку снести саблей голову не располагает к размышлению, общение с повитухами — к утончённости. Мочились тогда в огородах, а по большой нужде, обнимаясь с ветром, шли в поле. Биваки и вши были привычнее бань, а сквозняки косили, как пулемёт. Но, будучи рубакой Розановым, ходившим в Маньчжурские степи, Евстафий понимал, что человек соткан из предков, как жизнь из дней, и презирать минувшее — значит отрицать себя. И всё же сын отрицает отца, чтобы повторить его путь, чтобы, вобрав его ошибки, набить своих шишек. А ещё Евстафий понял, что две половинки — его и Розанова — связывала любовь к Анне Горелич. «Любовь, как верёвка, связывает человеческий род, — рассуждал Евстафий. — Стало быть, можно перешагнуть смерть Розанова, глубже врастая корнями».

Розанов возвращался из японского плена, где, сразив победителей своим искусством, получил свободу из рук самого микадо. Он ехал поездом до Москвы, а оттуда добирался на перекладных в Мещеру по разбитым, ухабистым дорогам, напомнившим ему степное бездорожье. Он осунулся, на щеках клочьями болталась щетина, от недостатка соков не желавшая превращаться в бороду. В небе торчал занозой молодой месяц, лошади тащили Розанова к Анне Горелич, а его страсть рисовала ему железных птиц, на которых он смог бы к ней прилететь. Ибо Розанов был наделён воображением и представлял будущее так же легко, как Евстафий — прошлое. В этом нет ничего удивительного, вчера отстоит от нас не дальше завтра. Так на пути в Мещеру родился Евстафий Розанов, который стоял одной ногой в прошлом, а другой — в будущем.

А ещё Розанов подумал о наследнике и, расстегнув штаны, как ушат воды, выплеснул семя в канаву.

На каждой версте он пил за здравие государя, подкрепляя слова оригинально исполненным гимном, так что изумлённые кабатчики следующую чарку наливали за счёт заведения. Спьяну он хвастал, что пересвищет соловья-разбойника, и опоздал домой на три месяца. На пороге его встречала располневшая жена, выделявшаяся среди женщин, как воскресенье среди будней. Анна Горелич божилась, что понесла от радости, будто бы увидев Розанова во сне, целого и невредимого, спускавшего семя в канаву. Позор — мастер на выдумки, но в непорочное зачатие никто не поверил. Измена жены быстро свела Розанова в могилу, он так и не смог примириться с рогами, которые, как ни пилят, уносят в гроб. В доме покойника завесили зеркала и остановили часы. Вместе с ними остановилось время Анны Горелич. С тех пор она жила вне времени, скрывая его отсутствие под чёрной вуалью.

ЕВСТАФИЙ

Возвращаясь от Платона, Евстафий опять наткнулся на детскую коляску. Вперемешку с окурками оттуда летели чёрствые крошки в сновавших под колёсами голубей. Увидев Евстафия, младенец расплакался: