Иван Зорин - Стать себе Богом

Редактор отстукивал на подлокотнике военный марш, выплёвывая слова, как косточки.

Чтобы бомба не превратилась в хлопушку, нужна фигура вроде Дорофея Ветца.

Ерофей вздрогнул.

Конечно, мёртвые никому не интересны, — ухмыльнулся редактор. — Однако.

Он оборвал на полуслове, но Ерофей заметил, как

жадно блеснули потухшие глаза.

«Значит, ему нужен Ветц.»

Кандидатура за мной?

Вместо ответа редактор склонился над бумагами, и прежде, чем захлопнуть дверь, Ерофей разглядел, что он играет в «крестики-нолики».

Это было в среду.

А в четверг Ерофей топтался на лестничной клетке перед табличкой «Лилит Ветц». На третий звонок открыла женщина.

Я собираю материал, — сказал он, думая о том, как ломаются фотовспышки, освещая её грудь. — О Дорофее.

Женщина медленно ввернула «шпильки» в пол и поплыла по коридору, предоставляя ему самому закрыть дверь. Снаружи или изнутри. Ерофей выбрал второе.

Мне очень неловко, — бормотал он на ходу, — но я должен узнать подробности.

И смущённо смолк.

Так ты хочешь устроить вечер воспоминаний? — помогла она, сразу перейдя на «ты». Зацепив ногой табурет, она расчёсывалась перед зеркалом, и её волосы падали так же лениво, как и слова. — Нас познакомил Никодим.

У Никодима Ртова Ерофей побывал ещё утром. От продюсера за версту пахло деньгами, и он вышагивал так, будто нёс на подносе свои грехи. Ерофея он принял неожиданно тепло, долго говорил о журналистике, потирая, будто под краном, жирные ладони. «Телевидение — это свобода моего слова и твоего уха!» — трясся он всем телом, но было видно, что ему не смешно.

А под конец, смерив Ерофея взглядом, дал адрес Лилит.

Никодим предложил мне участвовать в его передаче, — вскользь обронил Ерофей, вспоминая, как, прощаясь, продюсер хлопал его по плечу. — Вместо Дорофея.

Этого говорить не стоило, но Ерофей не удержался. Он выложил диктофон, который, однако, не решался включить.

И когда пробы?

Завтра.

Ну что же, ты создан для телевидения, старый волк это сразу почуял.

И, отложив гребень, выдвинула ящик.

Травки?

Комната была небольшой и быстро наполнилась дымом.

Как тогда. — протянула сигарету Лилит.

У неё навернулись слезы. Однако на соломенную вдову она была не похожа.

Ещё?

Разломи пополам.

А через полчаса слова стали лишними.

Я простой репортёр, — пробубнил Ерофей, уставившись на ненужный диктофон.

Она прикрыла ему рот ладонью:

Ты останешься?

А в пятницу Ерофея брали в оборот.

Держись раскованно, — поучал в гримёрной Нико- дим, — публике нужны не мысли, а настроение.

И кадры замелькали, как в немом синематографе. Сменяя друг друга, они налезали краями, будто неумело склеенные. Но Ерофей радовался, как мальчишка. Попасть в мир Ветца, прожить кусок его жизни! Ерофей осторожно наводил о нём справки, но вокруг разводили руками. Разговорчивее других оказалась гримёрша.

«Истина, как жар-птица, — выщипывая ему брови, шепнула она. — Ухватишь — не будешь рад!»

А сразу после дебюта в «мобильном» раздался насмешливый голос:

Значит, всё-таки Ветц. Ну-ну.

Слова извлекались из молчания, как яйцо из бульона.

Впрочем, живые никогда не виноваты.

Ерофей нервно отчеканил:

Но, похоже, он чист.

На том конце хрипло рассмеялись:

Свято место доходным не бывает!

Последовала пауза, будто редактор выбирал нужную клетку, которую перечёркивал крестом. А когда Ерофей собрался дать отбой, пролаял:

Копайте, копайте, за каждым что-нибудь есть!

Пятница всё не кончалась.

Есть золотое правило, — тараторил Никодим, — важно не какой ты, а каким тебя хотят видеть.

Они сидели за бутылкой коньяка, сливаясь капельками ртути.

Ветц соблюдал его свято. А какой ты на самом деле, даже мать родная не знает.

Это точно, — подставив стул, вклинился оператор. — Знают разве там, — и, закатив глаза, ткнул пальцем в потолок.

Так мы и сами боги, — усмехнулся Никодим. — Господь кормил обещаниями, а мы — телевизионными грёзами.

Оператор заржал.

Время тянулось, как похоронная процессия. Ерофей всё чаще говорил «да», когда думал «нет», и открывал рот, словно под фонограмму.

Выпили «расходную».

Завтра пиарим Николая Николаевича.

А кто это?

Тот, кто платит.

Так вспыхнула потухшая «звезда», так воскрес Доро- фей Ветц. Ерофей влез в его пижаму, носил его тапочки и читал дневники, которые принесла Лилит.

«Память, как одеяло, каждый тянет на себя, — листал он мелко исписанную тетрадь. — Мой прадед был князем, и грязные рубашки посылал с фельдъегерской почтой в Голландию, считая, что в России их так не выстирают Он отличался самодурством, однако семейные хроники изображали его благодетелем. А его сын, лишённый наследства, в отместку бросал бомбы в царских чиновников. Он сгинул на каторге, войдя в революционные летописи.

Истории на всех не хватает. И её присваивает власть, превращая в цербера своего ада».

Дорофей открывался с неожиданной стороны.

«Такие долго не живут, — подумал Цвет.

И эта мысль прозвучала, как предостережение.

Николай Николаевич оказался улыбчивым. Он обещал исправить мир, как не сумели тысячи лет до него. Если, конечно, его изберут. Он готов был говорить до второго пришествия, но Никодим дал отмашку.

Рассчитывались в ресторане.

Вы же профессионалы, — льстил Николай Николаевич, — сделаете — не обижу.

Не сомневайтесь, — успокоил Никодим, пересчитывая купюры.

А когда остались с Ерофеем вдвоём, «отслюнявил» половину:

За такие «бабки» нужно, чтобы ему все поверили.

Но я сам не верю.

Взгляд Ртова потяжелел:

А ты и не Станиславский! Тебе семеро в затылок дышат! А деньги надо больше себя любить. Это в книгах Мефистофель только и ждёт, чтобы душу заложили, в жизни его ещё поискать надо.

Суббота всё не кончалась. Ерофей уже устал от рукопожатий, в глазах рябило от новых знакомств. Ему звонили, представляясь, заискивали.

Плох тот солдат, который не мечтает стать «дембелем»! — Анатас Трёч не представлялся, за него это делал хриплый голос. — А как наше расследование?

Ничего любопытного.

Я же говорил, мёртвые никому не интересны. — Ерофей почувствовал на горле железные пальцы. — Но вы захотели реанимировать труп. Что же, как говорится, взялся за гуж — полезай в кузов!

Перевирать пословицы и попугай может! — заорал Ерофей.

Но прежде услышал гудки.

«Милый, ты такой талантливый! — ворковала вечером Лилит. — А этот Николай Николаевич просто душка. Познакомишь?» «Зачем быть такой пошлой!» — едва не закричал он. Но, кивнув, отправился к дневникам Дорофея.

СКАЗКА ПРО ГОЛОГО КОРОЛЯ

А король-то голый! — закричал ребёнок, указывая на выступающую процессию.