Александр Кузнецов–Тулянин - С Г О В О Р — повесть

* * *

Ночью Глушков проснулся и как был, в трусах, побежал на улицу — живот его, отвыкший от нормальной пищи, бурливший и дувшийся, уже не оставил времени одеться. На темной веранде Глушков столкнулся с хозяином дома. Дальний уличный фонарь еле серебрил неподвижный воздух, и увидев в открытой двери большой темный человеческий силуэт, Глушков вздрогнул от неожиданности. А Скосов, по своему обыкновению вставший ночью покурить, вышел на веранду, распахнул дверь и удивился теплому туманному воздуху, накрывшему остров в этот поздний час в самом конце октября. Океан дохнул на землю теплом далеких тропиков.

Скосов с наслаждением вдыхал морскую угасающую теплынь, смешанную с горьковатым дымом сигаретки. А когда за спиной раздалось задавленное «Ой!» — он в свою очередь, как и Глушков, ощутил испуганный холодок в груди.

Он заставил Глушкова обуть огромные разбитые башмаки, накинул ему на плечи куртку, сунул в руки электрический фонарик и показал с веранды тропинку, ведущую через огородик к нужной двери. И Скосов скоро вновь погрузился в свои мысли, он смотрел на дальний фонарь, медленно пари?вший во влажном темно–сизом пространстве. Во все стороны от фонаря разлеталась блестящей слюдяной пылью легчайшая морось.

Солдат вернулся, замер рядом.

- Море отдает тепло, — сказал Скосов. — За лето прогрелось, а теперь дышит… Наверное, последнее тепло в этом году, скоро похолодает и заштормит. — Он громко покашлял, но сам же пожалел, что нарушил таким корявым звуком тишину. Прислонившись плечом к дверному косяку, он пускал в воздух мутные струи дыма, которые неохотно уползали вверх, сливаясь с темнотой.

Солдат тоже смотрел в непонятное пространство ночи, словно бы желал разгадать эту темень с ее бескрайностью и пустотой. Голые ноги его, торчащие из–под длинной куртки, белели, как обглоданные мослы.

- Сильно били? — спросил Скосов.

- Что?.. — не понял сначала Глушков. Пожал плечами: — А какая теперь разница?

- Не скажи, разница есть.

Они помолчали, и Скосов спросил еще: - Что же ты — стрелял и ни в кого не попал — случайно? Или не хотел ни в кого попасть?

- Я не знаю, — вяло ответил Глушков. — Стрелял и все тут…

- Ладно, иди спать. — Но не пошевелился, чтобы посторониться и пропустить Глушкова в дверях, тот также не тронулся с места, а лишь переминался с ноги на ногу, то ли ожидал еще каких–нибудь слов от хозяина, то ли сам желал заговорить.

- Я думал сегодня весь вечер, — сказал Скосов, — сам бы я стал стрелять?.. И знаешь, почему я тебя привел в свой дом?.. Потому что я тоже стрелял бы… И вот, кажется, так оно и есть, и не так… Вот что самое трудное и непонятное. Ты стрелял от слабости и отчаяния, а я бы то же самое сделал от силы и самолюбия… Но вот каким образом две такие противоположности дают одно и то же, один и тот же выход? Или тупик? — Он удивленно помолчал и, переменив тон, добавил: — Одно несомненно: кашу ты заварил, теперь надо думать, как ее расхлебывать…

Он прикурил еще одну сигарету. Кислый дым вновь потек в темноту, заглушая все остальные запахи.

- А сейчас иди спать, решать мы сейчас все равно ничего не будем. Все — утром..

- Да что же решать… Утром — не утром, — с тихим отчаянием и даже злобой сказал Глушков. — Мое дело ясное. Я все понимаю… Вам спасибо огромное… Утром я уйду…

- А я тебя не держу. Иди, — усмехнулся Скосов.

Но в усмешке его была снисходительность, и Глушков почувствовал это.

- Все равно ничего не выйдет, — промямлил Глушков. Он присел на низкое крыльцо, понурился.

- Может быть, не выйдет. Пока не знаю. Но посмотрим завтра… Соберу мужиков, пойдем к твоим командирам. Не знаю пока, но что–то сделаю… Я могу на Сахалин поехать, в округ, матерей этих ваших подключить, да я такой кипишь устрою…

- Ничего из этого не выйдет, — тихо перебил Глушков. — Вы же сами знаете, что не выйдет, что же вы меня все успокоить пытаетесь. — Он помолчал, собираясь с духом. — Я вам в тягость не буду, утром я уйду…

- И что же, сдаваться пойдешь? — теперь уже серьезно спросил Скосов.

- Не–ет, — язвительно протянул Глушков. — Что угодно, а сдаваться я не пойду. Я им еще докажу… — Он опять замолчал.

Скосов прикурил вторую сигарету и вдруг сказал твердо: - Не позднее завтрашней ночи я переправлю тебя в Японию… — И будто сам же удивился этой мысли.

- В Японию? — Глушков посмотрел на него недоуменно. — Что же я там буду делать, в Японии?

- Ну это уж ты сам решишь… Жить будешь, на воле жить.

Глушков пожал плечами: - Я как–то никогда не думал… Какая–то Япония…

- Ладно, что сейчас рассусоливать, иди спать, завтра подумаем…

Но Глушков не ушел, и Скосов заговорил — малоубедительно, словно для самого себя: - Напротив поселка, через пролив, в десяти милях, у них город… Здесь все побережье густо населено… На кунгасе чуть больше часа хода…

И он опять замолчал, тяжело, муторно, потупившись, и только тянул и тянул свою дешевую вонючую сигарету и думал о чем–то, думал.

- Кому я там нужен… — осторожно сказал Глушков. — меня назад сдадут на следующий день.

- Не сдадут, — убежденно возразил Скосов. — Им бы за какой только скандал не зацепиться… с этими их северными территориями… — И опять задумался, отрешенно, слепо.

- А пограничники?

- Да, пограничники, — произнес Скосов, не поворачивая в его сторону лица. А думал совсем о другом. — У меня есть ключ от пирсового склада, уж я заначил себе ключ, когда увольнялся. А в складе и движок от кунгаса… — Он прервался.

Из дома напротив послышались неясные звуки, там включили свет, и вдруг отворилась дверь на улицу, свет вырвался на простор, и огромная человеческая тень задвигалась по двору, налетела на Глушкова.

- Цыц… Сюда давай, — тихо и неистово проговорил Скосов, затаскивая Глушкова на веранду, но сам он вышел на улицу и уже громким шутливым голосом обратился к человеческому силуэту, окруженному ярким световым нимбом: — Вася! Чарку принял?

Глушков из–за двери слышал, как в ответ громко гоготнули: - Га!

Это «га» умчалось в темноту, и тишина влажной тьмы окончательно разрушилась. Недалеко грубой глоткой оповестил о своей службе пес, чуть в стороне раздался такой же басистый лай, словно кто–то тяжелой кувалдой стал вбивать в мягкую ночь толстые деревянные сваи. И скоро уже все собаки поселка — крупные восточные лайки — проклинали эту ночь с ее тишиной и неподвижностью.

Люди замолчали, невольно слушая собак, и невидимый сосед с той же шутливостью громко спросил: - Кого прячешь?

- Ха! Кого прячешь! — откликнулся хозяин дома. — Тебе расскажи, и тоже захочешь…

С улицы послышались шлепающие шаги, хлопнула калитка, опять шаги, и через минуту поток света из соседнего дома иссяк. Скосов вошел на веранду.