Лесли Дэниелc - Уборка в доме Набокова

Три месяца спустя после закрытия дома свиданий мы поставили лоток с мороженым на улице, где должен был проходить парад в честь Дня независимости. На параде в каждом из здешних городов полагалось дежурить всем пожарным округи, так что до Онкведо очередь доходила только седьмого июля. Парад повторялся из года в год: сначала ползут, гудя, допотопные пожарные машины, потом тракторы тянут волокуши с тюками сена, на которых восседает Молочная Королева штата Нью-Йорк со своей свитой и машет всем рукой.

Бабуля Брюс тоже явилась посмотреть парад — она сидела в своей инвалидной коляске рядом с мистером Дейчем-старшим. На ней была футболка с надписью «Старейшая жительница Онкведо».

Я дала ей стаканчик мороженого. Накануне мы с Сэмом до полуночи чистили вишни.

— Спасибо, милочка.

Ела она медленно, наклонившись к самым коленям, на которые аккуратно подстелила бумажную салфетку. Когда стаканчик почти опустел, Бабуля Брюс положила деревянную ложечку и посмотрела на меня. У нее были глаза цвета хорошо промытой синевы.

Я присела на корточки рядом с ее коляской.

— Прекрасно, — сказала она, кивая мне. — Прямо то, что надо.

Сэму нравилось накладывать покупателям мороженое, Дарси же сердито сверкала на них глазами, пока я не отвела ее в сторонку и не дала ей порцию пломбира. Дарси выбрала из него все вишни, шепча по ходу: «Уйди, уйди, уйди»; в результате получилось обыкновенное мороженое, ее любимое.

Я посчитала: один — Дарси, два — Сэм, три — Грег, четыре — Матильда, пять — солнце в листве, шесть — запах свежих вишен, от которого текут слюнки, семь — жители Онкведо со всех сторон, все довольные, все лижут мороженое.

После парада мы смотрели бейсбольный матч — играла фермерская команда «Янки». Я сидела рядом с Грегом и детьми. День был дивный. Все были счастливы. Всех разбирал азарт. А потом этот бейсбольный матч все тянулся. И тянулся. И тянулся. Я надела темные очки, чтобы скрыть за ними скуку. Грег держал меня за руку и водил большим пальцем по ладони, обозначая базы и игроков. Здесь бы написать, что все вдруг изменилось, что я, как Хелен Келлер [29] Хелен Келлер (1880–1968) — слепоглухая американская писательница, в детстве обучалась думать и говорить по специальным методикам, в частности, буквы наставница 403 «рисовала» пальцем на ее ладони. ( Келлер X. История моей жизни. М.: Захаров, 2003.) , вдруг все просекла, вот так взяла — и просекла: бейсбол — это прекрасный танец, исполненный грации, силы и самобытности. Только я ничего не просекла. Я сидела и мечтала об одном — чтобы за темными очками никто не заметил, как мне на это наплевать.

Попыталась представить, как Набоков — рослый, седовласый — сидит на трибуне, а рядом с ним — Вера, в соломенной шляпке. Представила, как колышется воздух вокруг его головы — так напряженно он думает. Но его здесь больше не было, и удивительные узоры, которые подарила миру его мысль, распознаваемые даже в столь примитивном проявлении, как мужчины, размахивающие битами, — давно исчезли.

В конце лета я решила свозить детей в Нью-Йорк. Прогуливаясь по какой-то малозаметной улочке, мы набрели на новое обиталище пекарни «Сеси-селя». Дарси стояла прижавшись носом к заставленной мучными шедеврами витрине, когда мне позвонил принстонский профессор, купивший мою базу данных. Голос его звучал сурово.

— Мы заплатили за эти данные крупную сумму.

Я не возражала.

— Я тщательнейшим образом их изучил, — Он прочистил горло и продолжал: — И на основании анализа статистических данных через разработанную для них проекционную модель я постепенно прихожу к выводу, что женщинам прежде всего нужно понимание.

В тоне слышалось осуждение.

— Да, — сказала я. — Так и есть.

— Это невероятно расплывчато, — возразил он. — И трудно назвать этот вывод бесспорным.

— Если к женщинам станут прислушиваться, им и этого хватит, — просветила я его. И повесила трубку.

Дарси поедала глазами корзиночки с абрикосами. Сэм стоял на коленях перед «наполеоном», пересчитывая слои.

— Croissant au chocolat. Cafe, pas du lait [30] Круассан с шоколадной начинкой. Кофе без молока (фр.). , — сказал, увидев меня, Пьер.

Он помнил, что я всегда заказывала.

— Je t'aime [31] Я тебя люблю (фр.). , — сказала я, исчерпав тем самым почти весь свой французский.

Он неповторимо, по-гальски, причмокнул губами — и этим все было сказано. Сказано: «Да иди ты». И еще: «Я бы, может, и переспал с тобой, будь на тебе туфли поизящнее».

Мы ели выпечку за маленьким столиком на тротуаре. Я следила, как меняются лица моих детей, — с каждым кусочком новое блаженство.

Грегу нашлось место в нашей жизни. Дарси сказала: пусть перебирается в твою комнату, а ты будешь спать в моей. Сэм предложил устроить в гараже мастерскую для Грега. Я свела этот план к полке в ванной, где лежат его туалетные принадлежности, и нескольким вешалкам для его рубашек в шкафу. Купила его любимых хлопьев и неправильного пива (чтобы не подумал, что я лезу вон из кожи).

Грег обмерил меня, чтобы сделать мне конторку.

Все шло совсем неплохо. Я знала: жизнь с Грегом не будет похожа на любовный роман. Придется приучить себя выражаться четко, повторять одно и то же по несколько раз. Хуже того, придется выслушивать от него вот такие вещи: «Вот ты поцарапала бампер и сделала вид, что не знаешь, кто его поцарапал, а я был не в курсе, пока не получил уведомление от полиции, и теперь мне кажется, что ты мне не доверяешь».

Но, кроме этого, были периоды невероятной легкости, например, когда он смастерил для Дарси парикмахерскую, чтобы она привела в порядок прически изрядно полысевших Барби, или когда мы мыли посуду после ужина и танцевали (скверно) под радио, и он обнимал меня со спины. И я подумала: теперь я чувствую опору.

Почти через четыре месяца после закрытия дома свиданий мне вдруг позвонила Дама с Сумкой. Голосом судьи Тигартен она поведала мне об одной щекотливой ситуации. Некая молодая женщина, отец которой является «столпом общества», беременна, а ее жених и отец ребенка — два разных человека. Молодая женщина попросила судью организовать усыновление. Судья сказала: молодая женщина утверждает, что не знает имени отца ребенка, но мне оно, наверное, знакомо.

Судья Тигартен не удержалась от морализаторства, объявив, что в ее время молодая женщина оставила бы ребенка себе, но теперь эта (судья чуть не проговорилась и не назвала ее имя) хочет устроить усыновление так, чтобы иногда видеть ребенка, но самой его не растить.

Беседа получилась довольно сумбурная: судья изъяснялась на крючкотворском, а я — на английском.