Габриэль Маркес - История одной смерти, о которой знали заранее

— Выпьем потом, — сказал Пабло Викарио, — а то мы спешим.

— Еще бы, ребятки, — сказала она, — честь не ждет.

И все-таки они выпили кофе, и на этот раз уже Педро Викарио подумал, что брат нарочно тянет время. Пока они пили, в кухню вошла пышущая юной свежестью Пруденсия Котес со старыми газетами в руках — оживить огонь в очаге. «Я знала, куда они идут, — сказала она мне, — и не только была согласна, но никогда бы не вышла замуж за него, если бы он не выполнил своего мужского долга». Перед тем как выйти из кухни, Пабло Викарио взял у нее из рук два газетных листа и один дал брату — завернуть нож. Пруденсия Котес осталась ждать в кухне и смотрела, как они выходили за дверь, а потом ждала, ни на минуту не падая духом, все три года, пока Пабло Викарио вышел из тюрьмы и стал ей мужем на всю жизнь.

— Только осторожнее, — сказала она.

Таким образом, не лишено было оснований наблюдение Клотильде Арменты о том, что на этот раз близнецы были настроены не так решительно, как прежде, и она подала им бутылку в надежде, что эта бутылка их доконает. «В тот день я поняла, — сказала она мне, — как мы, женщины, одиноки на этом свете!» Педро Викарио попросил ее одолжить им бритвенные принадлежности мужа, и она принесла помазок, мыло, настенное зеркальце и станок с новым лезвием, но Педро Викарио побрился ножом для разделки туш. Клотильде Арменте это показалось верхом мужественности. «Вылитый убийца из кино», — сказала она мне. Однако же он объяснил мне позднее, и это — правда, что в казармах он научился бриться опасной бритвой и никогда уже потом не мог бриться ничем другим. Его брат побрился самым скромным образом — безопасной бритвой дона Рохелио де ла Флор. Под конец они в молчании выпили бутылку: пили медленно, будто спросонья, и глупо пялились на темные окна в доме напротив, а в лавку между тем один за другим заходили якобы покупатели и покупали молоко, которое им было не нужно, и спрашивали, нет ли продуктов, которых здесь никогда не бывало, — на самом же деле желая только одного: своими глазами увидеть, правда ли, что близнецы поджидают Сантьяго Насара, чтобы убить его.

Света в том окне братья Викарио все равно не увидели бы. Сантьяго Насар вошел в дом в 4.20, и чтобы пройти к себе в спальню, ему не надо было бы зажигать огня, — на лестнице свет горел всю ночь. Сантьяго Насар в темноте повалился на постель как был, в одежде, спать оставалось всего час, так его и застала Виктория Гусман, когда поднялась будить, чтобы он не опоздал к встрече епископа. Мы все вместе были в доме у Марии Алехандрины Сервантес и ушли после трех, когда она сама отпустила музыкантов и погасила огни во дворе, где танцевали, чтобы ее ублажавшие гостей мулатки передохнули — поспали одни. Три дня и три ночи они работали без отдыха, — сначала тайком принимали почетных гостей, а потом двери широко растворились и без лишних церемоний впустили всех, кто недогулял на свадебном пиру. Мария Алехандрина Сервантес, о которой мы между собой говорили, что она заснет только раз — когда умрет, — была самой обворожительной и самой нежной из всех женщин, каких я знал в жизни, а в постели — самой податливой, но и самой суровой. Она родилась и выросла здесь, и здесь прожила всю жизнь, в этом доме с открытыми дверями, где комнаты сдавались внаем, а в огромном дворе с фонариками из тыкв, купленными на китайских базарах в Парамарибо, — танцевали. Это она помогла нарушить невинность целому поколению моих сверстников. Она обучила нас гораздо большему, чем следовало нам уметь, но главное — она научила нас, что нет на свете печальнее места, чем пустая постель. Сантьяго Насар потерял голову, как только увидел ее. Я его предупредил: «Охотничий сокол цаплю облюбует — беды не минует». Но он меня не услышал, он просто очумел от волшебного курлыканья Марии Алехандрины Сервантес. Для пятнадцатилетнего Сантьяго Насара она стала безудержной страстью, наставницей слез, пока в один прекрасный день Ибрагим Насар не явился с ремнем, выволок его из ее постели и запер на год в Дивино Ростро. С той поры их связывало глубокое чувство, но без любовной сумятицы, и она так его уважала, что никогда в его присутствии не ложилась в постель с другим. Во время последних каникул она, бывало, рано выпроваживала нас под невероятным предлогом, будто устала, а сама не закладывала дверь на засов и оставляла свет в коридоре, чтобы я мог вернуться и потихоньку войти.

У Сантьяго Насара был чудесный дар к переодеваниям, а его любимое развлечение заключалось в том, чтобы отгадывать: которая из мулаток — кто. Бывало, выпотрошит гардеробы у одних, нарядит в их платья других, так что те начинали чувствовать себя не теми, кем были, а теми, кем не были. Как-то раз одна из них, увидав, что другая стала точь-в-точь как она сама, не выдержала и разрыдалась. «Мне показалось, это я сама вышла из зеркала», — сказала она. Однако в ту ночь Мария Алехандрина Сервантес не позволила Сантьяго Насару в последний раз насладиться искусством преобразования и сделала это так неловко, что тяжелое воспоминание об этом изуродовало всю ее жизнь. Итак, мы забрали музыкантов и пошли по городу петь серенады, — догуливать сами, а в это время близнецы Викарио уже караулили Сантьяго Насара, чтобы убить. И как раз Сантьяго Насару взбрело — часов около четырех — подняться на холм вдовца Ксиуса и спеть под окнами у новобрачных.

Мы не только пели у них под окнами, мы пускали ракеты и поджигали петарды в саду, но на вилле не подавали признаков жизни. Нам не приходило в голову, что на вилле никого нет — новый автомобиль стоял у дверей, все еще с опущенным верхом, весь в атласных лентах и восковых букетиках флердоранжа, которыми его украсили на свадьбу. Мой брат Луис Энрике, который в те времена играл на гитаре как заправский музыкант, сымпровизировал в честь новобрачных свадебную песенку с двусмысленными намеками. Дождя и тогда еще не было. Наоборот, луна стояла посреди неба, воздух был прозрачен, а внизу, в глубине пропасти, над кладбищем дрожали струйки блуждающих огней. В другой стороне голубели под луной банановые заросли, грустили болота, а на горизонте фосфоресцировала полоска Карибского моря. Сантьяго Насар указал нам мерцающий огонек в море и сказал, что это скорбящая душа с невольничьего корабля, который затонул со всеми рабами из Сенегала, у самого входа в Картахену де Индиас. Едва ли совесть его была неспокойна, хотя он, конечно, еще не знал, что призрачная семейная жизнь Анхелы Викарио оборвалась два часа назад. Байардо Сан Роман пешком, чтобы шум мотора не долетел туда раньше самой беды, отвел ее в родительский дом и снова оказался один, при погашенных огнях, в не знававшей счастья вилле вдовца Ксиуса.

Когда мы спустились с холма, мой брат позвал нас всех позавтракать жареной рыбой в каком-нибудь кабачке на рынке, но Сантьяго Насар отказался — хотел соснуть часок до прибытия епископа. Они пошли с Кристо Бедойей берегом реки, мимо старого порта и домишек бедняков, в которых уже засветились огни, и прежде, чем завернуть за угол, Сантьяго Насар на прощание махнул нам рукой. Мы видели его в последний раз.