Николай Иванов - «Операцию «Шторм» начать раньше

Не все ладилось у кабульского правительства и с духовенством. Народ продолжал верить муллам больше, чем секретарям партийных комитетов. Мало кто из священников открыто и безоговорочно поддержал революцию, а после конфискации у них земель число священнослужителей вообще уменьшилось: стали уходить они в Пакистан. Правительство махнуло рукой — обойдемся без них, словно забыв, что слово муллы для мусульманина — закон.

— Новое правительство не ходит в мечети, — как святотатство передавалось из уст в уста.

Агитаторы, противостоявшие этому, были, как правило, молоды и горячи, и их или не слушали, или просто убивали как неверных, идущих против воли Аллаха. Листовки же, которые они приносили, все равно попадали к муллам: кроме них, в округе читать все равно почти никто не умел. А уж те читали то, что нужно.

Именно после таких «прочтений» появились в Афганистане и ответные листовки, впервые за все века призывавшие бороться против русских.

«Срочная информация!

К сведению истинных мусульман.

Программа Тараки, или то, к чему он стремится.

1. Несомненно, что тот, кто недостойно ведет себя, тот кяфир (неверный. — Авт.).

2. Соотечественники делают родину неверной.

3. В угоду русским они попирают честь мусульманина.

4. Отбирают землю и имущество мусульман.

5. Сыновья Советов (НДПА) говорят: у вас не будет женщин, земли и золота.

6. Будет уничтожена религия ислам и улемы.

7. Русским отдают землю и родину.

Мусульмане, запомните все это.

Смерть русским прислужникам!

Смерть английским прислужникам».

Не принесло авторитета новой власти и такое новшество, как создание партийных ядер.

Коммунисты, опасаясь за жизнь многочисленных родственников, просили направлять их на работу в другие провинции. Началась великая перетасовка: формировались партядра и направлялись в различные регионы страны. Партийцы, не имеющие корней в своей зоне ответственности, не знающие людей, обстановки, настроений, не имели и авторитета. Они были большей частью «короли на день», так как ночью вынуждены были запираться в уездных комитетах и ощетиниваться оружием до утра.

Вселяла надежду лишь некоторая стабильность в партии после того, как 5 июля лидеры

«Парчам» были назначены послами и выехали из страны. А арест Кадыра и последовавшее тут же увольнение из вооруженных сил около восьмисот командиров всех рангов, от генерала до сержанта, позволили говорить об единстве и среди военных. Роль министра обороны взял на себя Тараки, хотя все прекрасно понимали, что и этот воз будет везти на своих плечах его любимый ученик.

— Товарищ Тараки, сколько же можно на одного человека взваливать? — спрашивал Заплатин, перечисляя обязанности Хафизуллы Амина к тому времени: заместитель премьер министра, министр иностранных дел, секретарь ЦК, член Революционного совета.

Улыбался Тараки:

— Товарищ генерал, у нас в Афганистане нет такого другого человека, как Амин. Если ему еще одно министерство дать, он сможет работать и там. И пусть работает.

А министерству обороны работы все прибавлялось. Начали понемногу волновать банды, подучившиеся в Пакистане, они появились в восьми провинциях из двадцати семи, иногда даже отваживались принимать бой против небольших подразделений правительственных войск.

Ухудшились, если не сказать, что прекратились вообще, отношения с Китаем, Ираном и

Пакистаном. Долго проясняли свою позицию к Кабулу американцы, и только 1 декабря государственный секретарь Вэнс отправил в посольство в Кабуле секретную шифрограмму:

«…один из возможных вариантов для нас мог бы заключаться в прекращении нашей деятельности в Афганистане, но мы считаем, что это было бы обескураживающим для его соседей и не сочеталось бы с их политикой. ДРА не просила нас укладывать чемоданы и отправляться; наоборот, она приняла нашу политику сохранения нашей заинтересованности и присутствия.

Прекращение наших усилий в Афганистане выглядело бы, как если бы мы сняли с себя ответственность, что отвечало бы одной из главных целей Советов, которая заключается в дальнейшем сокращении американского и западного влияния в Афганистане и в регионе.

Было бы не в наших интересах делать Москве такой подарок».

Интерес Соединенных Штатов в первую очередь проявлялся в финансировании и в небольших, но поставках оружия для банд, засылаемых в Афганистан. Это в свою очередь заставляло афганское руководство кроме традиционного дружеского отношения к Советскому

Союзу смотреть на него и как на защитника, который поможет выстоять первое время. В мире ведь нет совершенно нейтральных государств: одни революции искали поддержку у социалистического лагеря, другие, которые мы, как правило, называли контрреволюциями, охотно брал под свое крылышко Запад. И все надеялись на лучшее завтра.

Надеялся на будущее и Тараки: народ ведь должен был понять — все, что делается в стране, это ради блага афганцев.

Глава 12

ИЗ ВДВ — В КАВАЛЕРИЮ. — МЫ СЛАБЕЕМ У ЖЕНСКИХ НОГ. — «ЖЕНЩИНА — ЭТО

МИНОИСКАТЕЛЬ…» — МОЛНИИ В НЕБЕ ДОЛГО НЕ ДЕРЖАТСЯ. — ОКСАНА ДЛЯ БОРИСА. — «МАНЕЖНЫМ ГАЛОПОМ — МАРШ!»

31 декабря 1978 года. Узбекистан.

Жизнь крутанула Бориса Ледогорова так, что сорвала резьбу и пошла вертеть вхолостую. А как сказать иначе, если встречал он Новый год в одиночестве в небольшом узбекском городке на должности командира взвода вьючно транспортной роты кавалерийского эскадрона. И слыхом не слыхивал про такое, а вот оказалось, что лазит еще по Памиру наша кавалерия и закрывает какие то перевалы, до которых не может добраться ни авиация, ни пехота. И аккурат под ЧП в

Суземке освободилась в эскадроне его нынешняя должность. Так что не права пословица, будто «дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут». Кушка и саперный взвод были бы для

Бориса благом, а здесь изучай, с какой стороны подходить к коням и когда их кастрировать…

За бутылкой вина, в углу казармы, отгороженном устаревшими плакатами, провожал 1978 год бывший десантник, бывший сапер Борис Ледогоров. На кровати лежало нераспечатанное письмо от Желторотика, оно притягивало к себе. Борис ловил себя на том, что смотрит на него по нескольку минут, но держался, решив открыть его ровно в двенадцать: все не один будет.

И неожиданное письмо, и прощание со старым годом подтолкнули к воспоминаниям, к горячему соприкосновению с тем, что хотелось бы забыть, вычеркнуть из жизни и памяти.

Борис поднял письмо, пристроил его на заваленной всякой ерундой тумбочке, лег на кровать.

Когда то давным давно, сто лет назад, летом, он лежал на нарах в палатке рядом с Леной и боялся поднять руку. А сейчас ворочайся, раскидывайся, хоть поперек кровати, пожалуйста, ты свободен. Радуйся. Да только грусть и боль от такой свободы…