Александр Рекемчук - Время летних отпусков

— Да, очень интересно, — согласилась Светлана. — Кстати, кто у вас на этой скважине оператором?

Зрачки Романа Григорьевича взглянули на нее с укором — из глубины, отступая на шаг. Дескать, то-то и оно, товарищ старший геолог! Вот к чему, дескать, приводит кабинетная замкнутость: людей на производстве не знаем…

— Оператор Горелова на девяносто девятой. Горелова Анна Ильинична…

Светлана отвернулась к окну. Отвернулась, мучительно стараясь угадать, заметен ли горячий румянец на ее щеках.

Геннадий Геннадиевич Инихов перелистнул страницу «Экономической газеты» и продолжил свое чтение.

…Впрочем, с какой такой стати ей краснеть? Оттого, что оператор Анна Горелова — бывшая жена Глеба Горелова?.. Но ведь в ту пору, когда Светлана приехала в Унь-Ягу, эта самая Анна Горелова уже была бывшей женой!

И вообще, кому какое дело… Кто знает, каковы на самом деле ее отношения с Глебом? Да и эти отношения теперь — в прошлом.

Ерунда.

Нет, но как она сама посмела вдруг вообразить, что это острое чувство стыда, внезапно стеснившее грудь, могло быть вызвано причинами личными, интимными? Какая глупость… Ей просто стыдно из-за того, что задала дурацкий вопрос: «А кто там оператором, на девяносто девятой?» Действительно — позор: не знать людей… Светлана снова повернулась к Антонюку:

— Что ж, Роман Григорьевич, это очень хорошо — девяносто девятая… Может быть, подготовим приказ о премировании Гореловой?

— Правильно! — одобрил Антонюк. — Заслужила… Но это, пожалуй, лишь половина дела. Одна сторона… Нужно бы нам поразмыслить, Светлана Ивановна, насчет опыта Гореловой. Сделать его, как говорится, достоянием… Вот если бы нам такой плакатик отпечатать: «Методы работы оператора Анны Гореловой»? А? Можно в типографии заказать. На других промыслах уже выпускали — я сам видел.

— Не возражаю. Сделаем и плакат.

— Добро! — еще больше оживился Антонюк. — Знаете что, Светлана Ивановна, давайте, не откладывая, завтра, и поедем на девяносто девятую. Посмотрим, что и как… Найдете время?

Светлана посмотрела на Антонюка почти с нежностью. Вот наконец-то нашелся хоть один человек, который не хнычет, не бубнит о том, что пора Унь-Ягу закрывать. Который хоть что-то предлагает. «Плакатик отпечатать…» Этим, конечно, промысла не поднимешь. А все-таки дело!

— Хорошо, — сказала Светлана. — Завтра утром.

Роман Григорьевич, очень довольный состоявшимся разговором, попрощался и пошел к двери. Там, однако, обернулся.

— Да… — вспомнил он. — Вы уж, будьте добры, Светлана Ивановна, перебирайтесь-ка в кабинет заведующего.

Заметил, что Светлана намеревается возразить, и поспешил предупредить возражение:

— Слыхал, слыхал: вам здесь удобней. А для нас все же затруднительно разыскивать начальство по всей конторе. Тем более — секретарша в отпуске. Для нас удобней будет адресоваться прямо — в кабинет заведующего промыслом. Значит, договорились?

И выкатился, исчез, помахав рукой.

Что ж, придется действительно перебираться.

Светлана собрала нужные бумаги, взяла готовальню, логарифмическую линейку. Не поднимая глаз, ощутила украдчивый взгляд Инихова, который поверх газетного листа наблюдал за ее сборами…

Еще на пороге брызгаловского кабинета услышала настойчивые, протяжные звонки телефона.

«Наверное, с утра так трезвонят!» — успела подумать она, снимая трубку.

— Да… Да. Панышко. Слушаю.

Звонили из треста. Голос в трубке был раздраженным, резким, — вероятно, оттого, что долго не отвечали на вызов.

— Что? — переспросила Светлана. — Не в графике? С минусом? Разумеется, знаю… Июньский план? Вряд ли… Я говорю, что план июня вряд ли будет выполнен.

Брови Светланы сердито сдвинулись. И по мере того как в телефонной трубке звучал голос, брови сдвигались все туже. Она отстранила от уха трубку, мембрана которой напряженно дребезжала, — и на отлете слышно.

Впервые с ней, Светланой Панышко, разговаривали в таком тоне.

— Послушайте, — решилась наконец она перебить говорящего. — Не слишком вы поторопились с этой нотацией?.. Что? Приняла ли дела? Да, приняла. Но…

Она осеклась. От негодования задышала чаще. Потянулась было положить трубку на рычаг. Но не решилась — и снова поднесла трубку к уху. Дослушала все до конца. Сухо ответила:

— Хорошо. До свидания.

И, положив трубку на место, отерла ладонью со лба испарину.

И в эти же злосчастные дни, на исходе июня, откуда ни возьмись — холода.

Притащились темные и косматые, недоброго вида тучи и вытряхнули наземь содержимое: не то град, не то снег — снежную крупу. Крупа колотила в крыши и окна, терзала листву деревьев, шуршала в траве.

Крупицы эти, правда, тотчас растаяли. Тучи уползли дальше. Но холода остались. Пронзительный холод застыл в воздухе. Глотнешь такого воздуха — душа замрет… Должно быть, где-то в тундрах разыгралась последняя схватка между зимой и летом, и ветер той схватки достиг печорских лесов.

Словом, люди опять понадевали пальто и телогрейки. Светлана Панышко распорядилась возобновить отопление поселка.

В доме, где жила она сама, батареи стали тоже наливаться теплом.

Светлана стояла у батареи, положив ладони на горячий металл. Она стояла у батареи лицом к окну. А за ее спиной, в комнате, сидел Глеб Горелов. Сидел в пальто, и щурясь, теребя в руках кепку — старался оторвать у кепки козырек, что ли.

Светлана стояла к нему спиной, смотрела в окно.

— У тебя совсем нет воли, — говорит Светлана. — Нет характера.

— Знаешь, уж лучше совсем его не иметь, чем иметь плохой характер… — огрызается Глеб.

— Нет, неправда. Лучше уж плохой… А у меня, между прочим, характер неплохой. Скорее — хороший. То есть даже зло берет, до чего у меня терпеливый и мягкий характер!.. Посуди сам, Глеб. Ну что мне за радость от всего этого? Скажи, какая мне радость? Пьянство твое, грубость…

— Я уже извинился. Могу еще раз, если нужно.

— Вот именно: еще раз… Снова простить. И снова бояться, что завтра — все сначала.

Она едва заметно пожимает плечами. Минуту колеблется: говорить ли еще и о том, что в последние дни почему-то стало тревожить ее, а раньше почти не тревожило. Говорить ли?

— И еще вот что. Ты был женат… Ты и сейчас женат, просто — ушел. У нее дети… Все об этом знают. И я знаю об этом… А почему ты от них ушел — никто не знает. И я тоже не знаю.

— А зачем тебе это нужно? Что тебе в этом? Да и рассказывал я… — Глеб нетерпеливо, раздраженно двинул стул.

Уходит? Нет, остался.

— А я тебе не верю. По-моему, о таких делах всего не рассказывают. Всё — только вы с ней знаете…

Сказала так и сама себе удивилась: «Откуда это? Набралась соседской мудрости…» Но уж договорила до конца: