Иэн Макьюэн - Суббота

И все же мы продолжаем инстинктивно всматриваться в лицо говорящего, пытаясь прочесть его намерения. Друг или враг? Вечный вопрос. И пусть правильный ответ дается нам не более чем в половине случаев, как показывает история, дело того стоит. Особенно сейчас, на пороге войны, когда народ полагает, что еще не поздно выйти из игры. И что же, этот человек действительно считает, что война обеспечит нам лучшую защиту? Что у Хусейна есть оружие массового поражения? Вообще-то премьер-министр может вполне искренне заблуждаться. Даже ярые его противники не сомневаются в его благих намерениях. Возможно, он совершает чудовищную ошибку. А может, все кончится хорошо: диктатора удастся свергнуть с минимальными потерями, а через год или два в измученной тиранами стране пустит ростки демократия — светская или исламская, неважно. Зажатый в дорожных тисках возле ряда множащихся лиц, Генри переживает двойственность в отношении к войне как болезненное головокружение, как беспомощность. Хорошо, что он выбрал простую и безопасную профессию нейрохирурга.

Он видел пациентов, неспособных не то что читать по лицам — они даже родных и близких узнать не могут. Как правило, это связано с поражением правой центральной веретенообразной извилины после инсульта. Нейрохирург здесь бессилен. А еще бывает временная потеря памяти на лица — транзиторная просопагнозия. Подобное он наблюдал во время своей единственной встречи с Тони Блэром. Дело было в мае двухтысячного — гладко-невинного, как сейчас многие пытаются представить. Тогда все умы занимал другой общественный проект, имевший успех. Возражений не было, и все шло как надо. Решено было превратить здание бывшей электростанции на южном берегу Темзы в музей современного искусства. Идея смелая и блестящая. На открытие Отдела современного искусства галереи Тейт собрались четыре тысячи гостей — политики, общественные деятели, богатые и знаменитые. Сотни юношей и девушек разносили шампанское и бутерброды, и в общем восторге и ликовании не слышалось и доли цинизма, что для подобных мероприятий редкость. Генри попал туда от Королевского колледжа хирургов, Розалинд получила приглашение через свою газету. С ними пришли и Тео с Дейзи, но сразу растворились в толпе, и до следующего утра родители их уже не видели. Гости толпились в гигантском индустриальном пространстве бывшего турбинного цеха; их возбужденные голоса взмывали к высокому потолку, где под чугунными фермами завис гигантский паук. Примерно через час Генри и Розалинд оставили тесную компанию и, прихватив бокалы, пошли взглянуть на относительно пустые галереи.

В тот день им было так хорошо, что даже мрачные образчики концептуального искусства выглядели умильно, как детские поделки на школьной выставке. Пероуну понравился «Взрыв в сарае» [12] Композиция «Холодное и темное: взорванный пейзаж» (1991), состоящая из скрепленных между собой и подсвеченных изнутри частей взорванного деревянного сарая. Корнелии Паркер — забавная конструкция, напомнившая Пероуну рождение идеи в мозгу. Они зашли в зал Ротко и провели там несколько минут, зачарованные гигантскими густо-вишневыми и оранжевыми прямоугольниками. Потом прошли в соседнюю галерею и приблизились к еще одной, как показалось им сперва, инсталляции. Часть ее — невысокий штабель кирпичей — в самом деле была выставочным экспонатом. [13] Работа американского скульптора-минималиста Карла Андре «Эквивалент 8» (1966). А позади нее, в дальнем конце зала, стоял премьер-министр и рядом с ним директор галереи. В двадцати футах от них, слева от кирпичей, символически отгороженные бархатной лентой, толпились представители прессы — человек тридцать фотографов, репортеры и какие-то, видимо, музейные работники и чиновники с Даунинг-стрит. Пероуны подошли как раз в тот момент, когда все по некой случайности затихло. Блэр и директор улыбались в камеры, снимаясь на фоне кирпичей. Беспорядочно мигали вспышки, но фотографы делали свою работу без выкриков и суеты. Сцена казалась тихим продолжением дремотной галереи Ротко за соседней дверью.

Затем директор — он, видимо, искал повод прекратить фотосессию — заметил Розалинд и помахал ей рукой. Они знали друг друга по какому-то процессу, окончившемуся благополучно для обеих сторон. Директор повел Блэра в обход кирпичей через весь зал, к Пероунам, за ними устремилась вся команда — фотографы с камерами наготове, колумнисты с блокнотами на случай, если все же произойдет что-то интересное. Пероуны беспомощно следили за их приближением. Толпа обступила их со всех сторон; кто-то подтолкнул их к премьер-министру, кто-то пробормотал их имена. Блэр пожал руку сперва Розалинд, потом Генри. Пожатие оказалось крепким, мужественным; и, к удивлению Пероуна, Блэр смотрел на него с интересом и как будто его узнал. Взгляд умный, проницательный и неожиданно молодой. Он еще не знал, что готовит ему грядущий день.

— Я восхищен вашей работой, — произнес премьер-министр с чувством.

— Спасибо, — автоматически ответил Пероун.

Он был тронут. Возможно, подумалось ему, Блэр, у которого такая прекрасная память, что он запоминает все подробности министерских докладов, слышал что-то о безупречной отчетности их больницы в прошлом месяце, возможно, кто-то похвалил при нем работу нейрохирургического отделения: эффективность процедур за последний год повысилась на двадцать три процента… Лишь позже Генри сообразил, насколько нелепо такое предположение.

А премьер-министр, не выпуская его руки, продолжал:

— У нас на Даунинг-стрит висят два ваших полотна. Мы с Шери их обожаем.

— Нет-нет… — проговорил Пероун.

— Да-да! — настаивал премьер-министр, тряся его руку. Как видно, он не ценил скромность в художниках.

— Нет, мне кажется, вы…

— Честное слово! Висят в столовой.

— Вы ошибаетесь, — договорил наконец Пероун, и на кратчайший миг в чертах премьер-министра отразилась тревога, страх сомнения в себе.

Никто больше не видел, как застыло его лицо и сузились зрачки. Затем между бровями мелькнула и пропала решительная складка. И он продолжал как ни в чем не бывало, видимо прикинув мысленно, что к их разговору прислушиваются и он не имеет права идти на попятный. Чтобы не стать мишенью для насмешек в завтрашних газетах.

— Ну, неважно. Уверяю вас, они просто чудесны. Мои поздравления.

Тут в разговор вклинилась его помощница, дамочка в черном брючном костюме:

— Господин премьер-министр, у нас три с половиной минуты. Пора идти.

Блэр выпустил руку Пероуна и, почти не прощаясь, лишь сухо кивнув и сжав губы, удалился. Вся его свита: помощники, репортеры, охранники, музейные работники и сам директор — рванулась следом, и через несколько секунд Пероуны уже стояли в пустом зале перед кучкой кирпичей, как будто ничего и не было.