Геннадий Андреев - Под знойным небом

— И наворачиваем, Волго-Дон построили, Волгу перегораживают, скоро гидростанция будет. Чего тебе еще? — полушутливо отозвался Николай.

— Строим, да, — протянул Сизов и замолчал. Николай глянул ему в лицо — только-что оживленное, оно поскучнело и словно хотело сказать: «а толку, как от козла молока», — одно из любимых присловий Сизова. «Потемки», — подумал Николай. — «Приспособленец, а поди ты, не весь в приспособление ушел».

— Что за человек Варварина, не знаешь случаем? — спросил он, меняя разговор.

Сизов понимающе засмеялся, взглянул опять плутовски:

— Ага, зацепило! Кого хочешь зацепит, царь баба! — покрутил он головой. — Леший её знает, её не поймешь, кто она такая. Но бедовая, и здешним не чета: столичная! Она с год, как приехала, и сразу весь район закрутила: и райком, и райисполком, и само МГБ под ней ходит! Голову начальству начисто заморочила: Мессалина районная! И до чего ловкая, или хитрая: из-за другой мужики разодрались бы и её слопали — она выворачивается. Тут ничего не утаишь, — а она как глаза отводит! Смотри, берегись!

— Да нет, — смущенно откликнулся Николай. — Я просто посмотрел, что на здешних не похожа, когда на завод приезжала…

— Оно всегда просто, — прищурился Сизов. — А глядишь, уже на цугундере, влип. Да мое дело предупредить, как друга, а там как знаешь… Ну, хватит, — решил он. — Скупнусъ еще разок, и домой. Баба шею перегрызла: хлевушок надо борову починить, поломал, паскуда. — Он вскочил, бросился в воду, побарахтался, потом захватил тапочки и вприпрыжку побежал по жгучему песку к проливчику…

Николай не случайно спросил о Варвариной. Он уже не раз собирался спросить — и не решался. Сизов, пожалуй, прав: если не зацепило, то и мимо не прошло. А может, и зацепило…

Дней десять назад директор вызвал его — в кабинете сидел незнакомый мужнина с начальственным лицом и молодая женщина, с любопытством взглянувшая на Николая. Уже этот прямой и чуть насмешливый взгляд из-под умело подрисованных бровей, — у здешних женщин так не выходило, хорошо запомнился. Надо было принести данные о выполнении плана и работе смен — женщина встала и сказала, что пойдет с Николаем, чтобы записать детально. Незнакомый человек недовольно покосился на неё.

Зайдя в комнатушку, в которой работал Николай, она сказала низким горячим голосом:

— Сначала познакомимся: Варварина, — и посмотрела таким глубоким взглядом, словно хотела войти в душу. Защищаясь, Николай отвел глаза и осторожно пожал её небольшую мягкую руку с наманикюренными ногтями.

По тому, как она расспрашивала и записывала, он сразу увидел, что план, выработка, процент выполнения норм и другие такого же порядка понятия для неё совсем не абракадабра — и удивился: очень уж не похожа была она на примелькавшихся женщин из районных учреждений, которых сводки, шифры, планы превращали в безликую принадлежность канцелярий. Говорила она без жеманства и приевшегося кокетства — тоже редкость для хорошенькой женщины в районе, — но за её деловым тоном чувствовалась словно насмешка, «Да, конечно, всё это важно и нужно, но в конце концов всё это сущая ерунда», — не говорила, но будто хотела сказать она. И это увеличивало её привлекательность, придавало ей что-то особое.

Особое показалось ему и в упорных живых глазах, в круглом свежем лице — румяное, полнокровное, оно вместе с тем не было слишком плотским, — даже пестрая кофточка и с бессознательно-рассчитанной небрежностью накинутый на плечи шелковый платок были не такими, как у всех. Со смутно зарождавшимся волнением Николай отметил, что давно не встречал такую интересную женщину. А когда она вынула из лакированной сумочки небольшой портсигар, крохотную зажигалку и закурила, он чуть не присвистнул от изумления: все эти атрибуты, в соединении с легким изяществом движений, в последний раз он видел разве только в Берлине или в Москве.

Поблагодарив, она попрощалась — в зашарпанной комнатушке остался запах духов и пудры. Николай несколько минут сидел, еще видя её напротив, — и иногда видел до сих пор.

В тот же день он узнал: на заводе был секретарь райкома, Варварина — его близкая сотрудница. Она также — корреспондент ТАСС и помогает вести районную газету. Журналистка — тогда опытность понятна, во как она попала сюда?

— Мессалина, — вспомнил он Сизова, любившего при случае ввернуть где-нибудь вычитанное словцо. Оно было неприятным. Но скорее верно: авантюристка, иначе чего бы её занесло в такую дыру? — досадливо думал Николай, упрямо разрушая то, что помимо воли вошло в душу. Это разрушение и было неприятным.

— Какая бы ни была, а хороша… Память подставила недавно прошедших по берегу девок, сравнила, — Николай усмехнулся… А впрочем, тоже часть общего, струйка одного потока, такого же огромного, мощного и непонятного, как вот эта воде, Волга… И неожиданно то неопределенное понятие, которое принято обозначать словом народ и которое ему не легко было вообразить в виде чего-то явного, ощутимого, вдруг представилось ему чуть ли не осязаемой громадной массой, сплетенной из тысяч тел, лиц, воль, желаний, непрерывно движущейся, куда-то текущей — в сущности также, так течет неостановимо Волга. В ней и недавно проходившие по берегу девки, и Варварина, и Сизов, и Набойщиков, и рабочие у лесотаски, и еще тысячи и тысячи людей, которых он встречал и не встречал, — все они слиты в неразделимое тело и живут одной, непонятной и неизвестно, зачем, жизнью, спаянные её беспокойным, сжигающим и возрождающим и до конца никогда непостижимым огнем. Можно ли разгадать это вечное течение? Да и надо ли? Все схемы, планы, программы, придумываемые людьми, которых называют политическими ли, общественными: деятелями или учеными — в лучшем случае условное, беспомощное приближение, — нужны ли они? Огромное тело всё равно обтечет, минует любые программы, — зачем же вмешиваться в его течение?

— Опять волжское наваждение, — улыбнулся Николай. Он закурил, перевернулся на живот, посмотрел на берег.

За проливчиком пологая равнина берега щетинилась заборчиками и загородками из палок, жердей, ржавой проволоки и обрывков железа — рабочие и служащие завода разбивали тут свои огороды каждую весну. За огородами вставал высокий желтый обрыв, по нему вились спирали дорожек наверх, откуда глядели деревянные хатенки. Ближе всех новенький домик Сизова блестел еще не успевший потускнеть белизной строганных досок. Слева из-за обрыва закопченным столбом торчала заводская труба; направо уходила мешанина таких же хатенок, что и рядом с сизовским домом. Вдалеке от пристани широкой лентой поднимался взвоз; стояли два приземистых каменных склада. И в этом приплюснутом к земле городишке, в уныло пригнувшихся хатенках жило два десятка тысяч человек, которые ее могли даже думать о том, как они живут и почему живут именно так: мысли были заняты тем, чтобы как-нибудь прожить. Но не надо было даже спрашивать, как они живут: убогий вид городка говорил сам за себя.