Филип Рот - Призрак уходит

Заговорил в результате не я, а Билли:

— Милая, все равно что-то их раздавит. Возможно, террор.

— Но чего ради жить среди этого? — Смятение Джейми было таким безграничным, а нервы такими измученными, что она разрыдалась.

И сразу зазвонили их мобильники. Звонили ошеломленные друзья, многие — со слезами. То, что один раз — это сказала и Джейми — могло показаться случайностью, теперь ввергло их в шок; им приоткрылась горькая правда: страну уже не сделать той Америкой Рузвельта, какой она была за сорок лет до их рождения. При всей своей зоркости, при всем умении формулировать мысли, находчивости, глубоком понимании богатой республиканской Америки и невежества, пестуемого в Техасе, Джейми, как и ее друзья, не знала, какова основная масса американцев, и до сих пор не осознавала, что судьбу страны будет решать не мнение образованных людей вроде них самих, а голоса миллионов, совсем на них не похожих и им неизвестных, тех, кто даст Бушу еще один шанс разрушить, как сказал Билли, «поистине великое начинание».

Я сидел там, в этой квартире, где намерен был вскоре просыпаться каждое утро, и вслушивался в голоса этой пары, которая вскоре будет каждый день просыпаться у меня дома, в том месте, которое, если захочешь, начисто сотрет память о том, что дела идут куда хуже, чем ты ожидал, и печаль оттого, что твоя страна пала так низко; а если ты молод, полон надежд, вовлечен в общие заботы и воодушевлен ожиданиями, научит тебя бросить всякую заботу об Америке 2004-го и просто жить, не корчась от засилья глупости и коррупции, находя утешение в книгах, музыке и любви, возделывая свой сад. Наблюдая за этой парой, я легко пришел к пониманию того, почему кто угодно из их ровесников и соратников в какой-то момент захочет сбежать от мучительницы возлюбленной, в которую превратилась теперь их страна.

— Что? Терроризм? — кричала в телефон Джейми. — Но все пострадавшие от терроризма штаты — и там, где произошли сами акты, и откуда приехали погибшие — все они были за Керри! Нью-Йорк, Нью-Джерси, Округ Колумбия, Мэриленд, Пенсильвания — никто не проголосовал за Буша. Возьми в руки карту и посмотри на все, что лежит к востоку от Миссисипи. Соединенные Штаты против Конфедерации. Тот же раскол. Буш опирался на старую Конфедерацию.

— Хочешь знать, где будет следующая грязная война? — говорил Билли кому-то. — Им нужно одержать победу. Им нужна чистая победа без мерзостей оккупации. И она достижима: в девяноста милях от Флориды. Они притянут Кастро к «Аль-Каиде» и начнут воевать против Кубы. Временное правительство уже в Майами. Составлены карты с разметкой земельной собственности. Подожди и увидишь. В борьбе с неверными Куба на очереди. И их никто не остановит. Даже «Аль-Каида» не понадобится. Они готовы к насилию, а у Кубы грехов хватает. Людям, которые привели Буша к власти, это понравится. Давайте сбросим в океан последних коммунистов!

Я пробыл у них так долго, что услышал и разговоры с родными. К тому моменту они уже так измучились, что хотели лишь одного: излить душу родителям и услышать от них слова утешения. Оба были хорошими детьми, так что, когда подошло время, оба исполнили свой долг и позвонили. Но родители Джейми, как я уже знал из рассказов Билли, состояли в одном загородном клубе с Джорджем Бушем-старшим, и разговор свелся к отчаянным попыткам Джейми не забывать, что она замужняя женщина и живет больше чем в тысяче миль от мест, прививших ей уважение к незыблемости привилегий, от архиконсервативных техасцев, прислушивающихся к ее отцу, которого она презирала за бессердечное отношение к умирающей дочери и над которым взяла безусловный верх, не побоявшись его угрозы лишить наследства за брак с евреем.

Во время этого разговора она обнаружила новые грани, была не просто красивой женщиной, которой я только что любовался. В голосе ее слышалась измученность оттого, что родители принадлежат к той категории людей, против которых восстает ее либеральный дух, и еще оттого, что, как бы там ни было, она их дочь и ей нужно, пусть внешне, выплакать свои печали вместе с ними. В голосе слышались и яростный протест, и неразрывность кровной связи. В голосе слышалось, чего ей стоило вылепить себя заново и сколь многого она добилась.

Жившие в Филадельфии родители Билли не вызывали у него ни отчужденности, ни враждебности, ни неприязни. Он, безусловно, очень любил их, но, повесив трубку, долго крутил головой и смог говорить, только выпив одним глотком остававшиеся полбокала вина. Разочарование и оскорбление отчетливо проступали на его мягком лице, а доброе сердце, всегда настроенное на сочувствие, не позволяло облегчить душу, выплеснув на поверхность отвращение. Доброе сердце отказывалось принять услышанное, и Билли сидел в полнейшей растерянности.

— Отец отдал голос за Буша, — произнес он с таким удивлением, словно речь шла о том, что отец ограбил банк. — Мама сказала. А когда я спросил почему, ответила: «Из-за Израиля». Она почти уговорила его проголосовать за Керри, но, выйдя из кабинки, он сказал: «Это ради Израиля». «Я чуть его не убила, — сказала мама. — Но он все еще убежден, что они обнаружат оружие массового поражения».

Вернувшись в отель, я набросал вот такую сценку:

ОН: Вы не сказали, что мы уже виделись раньше.

ОНА: Думала, ни к чему. Не ожидала, что вы помните.

ОН: А я думал, что, вероятно, не помните вы.

ОНА: Нет, я все помню.

ОН: Помните, где мы увиделись?

ОНА: Да, в «Печатке».

ОН: Правильно. А тот день помните?

ОНА: Отчетливо. Я была членом «Клуба печатки», хотя в общих ланчах почти не участвовала. Но тут позвонила подруга, сказала, что пригласила вас на завтра и не уверена, что вы придете, хотя и обещали, но мне нужно быть в любом случае. Вот я и пришла. Взяла с собой Ричарда, и, к счастью, место было за вашим столом, а не за тем, что в соседней комнате. Я села, вы пришли, сели за наш стол, и все время ланча я на вас смотрела.

ОН: Молчали, но разглядывали.

ОНА (смеется, как бы извиняясь): Простите, если вела себя нахально.

ОН: А я тоже смотрел на вас. И не только в порядке самозащиты. Вы это помните?

ОНА: Я думала, мне это просто кажется. Никак не могла поверить, что вы откликнулись на мой взгляд. Не верилось, что вы меня выделили. Я считала вас недоступным. Вы правда помните, как сидели там, напротив?

ОН: Прошло всего десять лет.

ОНА: Десять лет — большой срок, чтобы кто-то, с кем ты не сказал ни слова, остался в памяти. Какой я вам показалась?

ОН: Не смог понять: вы застенчивы или просто спокойны и сдержанны.

ОНА: И то и другое.

ОН: А на чтении накануне вечером вы были?

ОНА: Да. Помню, как уже после ланча сидели на кожаных диванах в гостиной. Осталось около половины пришедших. И я подумала: как он, наверное, странно себя чувствует. Взяли в тиски и ждем, чтобы он сказал что-то, что можно будет, вернувшись домой, записать в дневнике.