Мирослав Немиров - Большая Тюменская энциклопедия (О Тюмени и о ее тюменщиках)

Пока же завершу это сообщение несколькими стихотворениями, которые автор этих строк стал там сочинять со скуки, впоследствии названные «Раздумьями и Размышлениями». Ибо очень уж долго ехать от Уренгоя до ГП: 6 часов неподвижно сидеть на жопе в кабине «Урала», глядя в окно, где одна лишь бесконечная снежная равнина.

Это вот какие стихи:

Вертолет летит Ми-8,

в нем воняет керосин.

Нас ребят удалых восемь,

мы Ямбург покорять летим.

Вот садится вертолет,

выбегают все на лед.

Вьюга воет и свистит,

в роже прямо снег летит.

Но ребята-комсомольцы

не боятся ни хрена,

покоряют стужу стойко,

воздвигают города;

все заданья выполняют,

все объемы всех работ,

и объекты все сдавают

строго вовремя и в срок;

пусть товарищ Шаповалов,

вождь любимый и родной,

двинет далее к Ямалу

твердою своей рукой

Ямбургнефтегазпромстрой!

или:

На далеком Лонг-Югане,

здесь не чай ребята пьют.

Комсомольское собранье

всей гурьбой они ведут!

Вот выходит гад патлатый,

бригадиру говорит:

— Ты огромную зарплату

должен, на фиг, нам закрыть.

— Сделай всякие приписки,

качества завысь итог,

чтобы баб хватать за сиськи

деньги б я имея б мог!

Зашумели трактористы,

подымается комсорг.

— Мы те рожу счас начистим! —

бьет он гаду точно в рог.

— Мы, суровые герои,

беззаветного труда,

газопроводы мы строим,

воздвигаем города,

— А когда тебе, иуда,

не по кайфу наш уклад, —

в Израиль вали отсюда!

Сексуальный там разврат!

Все ребята закричали,

и прогнали подлеца.

Обязательства приняли

всем быть честным до конца:

— Обещаем к Первомаю

шлейфы сдать и дюкера,

тебе, Родина родная,

газу выдать — до хера!

Стихи, уже сейчас, всего через десять лет после их написания, требующие многих страниц пояснений — что же тогда в них казалось смешным. Но мне писать этот комментарий совсем лень, поэтому я просто предлагаю поверить мне на слово: тогда, в конце 1980-х, это казалось ужасно смешным.

Сик транзит, короче, глория мунди — 14 апреля 1997, 7:38.

Дела в окружающей природе имеют невиданный характер: на улицах все еще зима, каждый день валит снег, и упавши, лежит, не тая.

Люди античности не любили ястреба, далее будет объяснено, почему.

У людей античности вообще насчет птиц было много для нынешнего человека представляющегося странным: например, они еще не уважали ласточку.

Казалось бы, чем им ласточка не угодила? Ан вот не угодила: она считалась высокомерной и неблагодарной. «Она одна изо всех живущих под нашей кровлей не возмещает это никакой приносимой нам пользой. Тогда как аист, не получая от нас ни крова, ни тепла, ни охраны, ни какой-либо иной помощи, платит за приют на крыше тем, что расхаживая в окрестности, убивает враждебных человеку жаб и змей; ласточка, получив все перечисленное, как только выкормит и научит летать птенцов, улетает, проявляя себя неблагодарной и не заслуживающей доверия. Но хуже всего то, что из всех сожителей человека только она, да еще муха, не приручаются и избегают какого-либо прикосновения человека в деле и в забаве; она от природы не любит человека, и остается всегда дикой, недоступной и подозрительной».

Так обижался на ласточку, вслед за Пифагором, Плутарх.

Кроме того, греки презирали воробьев, и обозвать человека, особенно женщину, воробьем было обидной бранью: воробей считался крайне похотливым животным, любителем беспорядочной ебли в очень больших количествах. Греки были не против ебли, но им крайне претила неупорядоченность и чрезмерность чего угодно, сравни лозунг «Мера — превыше всего» и прочие высказывания Семи Мудрецов, которые давали такого рода ответы на совершенно любой вопрос.

2.

Зато римляне очень уважали — дятла! Почитая его птицей гордой и бесстрашной. А больше всего они почитали — коршуна.

Плутарх в книге «Римские вопросы» в качества вопроса номер 33, обсуждает вопрос, почему это так. И объясняет: а потому что он — не убивает никого живого.

Казалось бы, многие птицы не убивают никого живого: те же воробьи или голуби — что уж такого особенного в ястребе?

Но на самом деле и воробьи, и голуби, и все остальные птицы — все-таки они убивают: если не животных, то растения, которые тоже меж тем являются живыми, о чем не следует забывать.

А вот коршун питается только падалью, мертвыми телами, вещью, от которой уж совсем никакой пользы нет ни для кого, в том числе и для ее бывшего владельца, — так пишет Плутарх.

«Да и тут он не трогает своих даже и мертвых сородичей: никто еще не видел, чтобы коршун отведывал пернатых».

Впрочем, если развивать эту мысль, тогда римлянам из животных самыми благородными следует признать шакала и гиену: они тоже питаются исключительно падалью.

3.

Здесь же и объяснение, почему римляне не уважали ястреба: именно потому, что ястребы больше всего преследуют и убивают своих же соплеменников, а стало быть, по слову Эсхила,

Терзает птица птиц — ужель она чиста!

4.

Но есть и еще одна причина, почему самая благородная из птиц — коршун.

Да потому, что он свободен не только от греха смертоубийства, но и от греха похоти: «весь род коршунов, по свидетельствам египтян, женский, и зачинают они, принимая в себя ветер с востока, подобно деревьям, оплодотворяемым Зефиром.»

5.

Завершу стихотворением Заболоцкого, который, во-первых сам был крайне склонен к теориям этого рода, во-вторых же — уж очень оно нравится автору строк, а последняя его строфа так и вообще крайне точно отражает нынешнее положение дел в душе автора, каковой она является нынче:

Колыхаясь еле-еле,

Всем ветрам наперерез,

Птицы легкие висели,

Как лампады средь небес.

Их глаза, как телескопики,

Смотрели прямо вниз.

Люди ползали, как клопики,

Источники вились.

Мышь бежала возле пашен,

Птица падала на мышь.

Трупик, вмиг обезображен,

Убираем был в камыш.

В камышах сидела птица,

Мышку пальцами рвала,

Из рта ее водица

Струйкой на землю текла.

И сдвигая телескопики

Своих потухших глаз,

Птица думала. На холмике

Катился тарантас.

Тарантас бежал по полю,

В тарантасе я сидел

И своих несчастий долю

Тоже на сердце имел.

24 мая 1997, 3:01 ночи.

Хрущев пляшет вприсядку, сверкая лысиной. Каганович злобно ухмыляется. Жданов тоже злобно ухмыляется. Молотов, Меркулов, Кобулов, Цанава тоже злобно ухмыляются. Берия ухмыляется самым злобным способом из всех. Гитлер тоже злобно ухмыляется, но еще и виновато.

— Эх, Адольфка, что ж ты учудил, мудила, двадцать второго июня одна тысяча девятьсот сорок первого года! — выговаривает ему Сталин, выколачивая трубку об его голову.