Михаил Балбачан - Шахта

Весь остаток ночи, весь следующий день и всю следующую ночь Евгений Семенович провел в мучительном ожидании. Он не спал, почти не слезал с полки, ел одни только белогвардейские пряники, оказавшиеся тверже камня. Попутчики пытались угощать его какими-то своими лепешками, но вскоре решили, что он болен, и оставили в покое. На каждой остановке он накрывался с головой и считал шепотом секунды, пока вагон, дернувшись, вновь не трогался с места. Если при этом кто-то еще входил или проводники делали обход, он едва сознание не терял от страха. Наконец все горцы разом зашевелились, загомонили по-своему, затолкались к тамбуру огромными полосатыми мешками. Ему повезло, он доехал.

Выйдя на перрон, Слепко долго кашлял, так подействовал на него чистый московский воздух. Выход на вокзал перегорожен был милицейским кордоном, проверявшим документы. «Дурак я! Зачем Савину было суетиться, снимать меня с поезда на каких-то полустанках? Он просто сообщил куда надо, и меня сейчас возьмут общим порядком». У него не оставалось больше сил к сопротивлению, не хотелось даже думать о том, чтобы что-то такое предпринять. Покорно встав в очередь, он протянул проверяющему паспорт. Тот, даже не взял его в руки. Кивнул: «Проходите!» – и вся недолга.

Несмотря на собачий холод, народу на площади было ничуть не меньше, чем позапрошлым летом, когда Слепко, счастливый и переполненный надеждами, вышел на нее в первый раз. Та же самая мороженщица стояла на том же самом месте, в белом фартуке поверх тулупа. Он перерыл карманы. Набралось меньше пяти рублей, эскимо он позволить себе не мог. Пробормотав «извините», Евгений Семенович отошел от лотка и с видом бывалого москвича спустился в метро. За полтора года станций стало больше. «Идет работа!» Он точно помнил, что проехать нужно две остановки, но когда сверкающий лаком эскалатор вынес его наверх, место оказалось незнакомым. Вместо того чтобы вернуться под землю, он решил сэкономить и дойти пешком. Широкие суматошные улицы под завязку забиты были народом, расхлябанными трамваями, толстыми мохнорылыми лошадьми, пролетками и автомобилями. Шикарные магазины вовсю сияли огромными зеркальными витринами, их массивные, отделанные под красное дерево двери беспрерывно открывались, впуская и выпуская покупателей. Очень захотелось есть. Сколько он ни спрашивал, никто из прохожих не знал, как пройти к Наркомтяжмашу. Некоторые, искренне желая помочь, просили вспомнить какие-то внешние приметы. «Такой большой современный серый дом», – отвечал Евгений Семенович и получал в ответ иронические улыбки. Какая-то полоумная тетка насильно подтащила его к постовому. Где находится Наркомтяжмаш, тот тоже не знал, но, тщательно проверив документы, дал полезный совет. В шестиугольной будке «Мосгорсправки», Слепко, выложив пятиалтынный, получил самую исчерпывающую информацию.

И вот он стоял перед черно-золотой стеклянной доской, на которой гордо сияла надпись: «Народный комиссариат тяжелой промышленности Союза ССР». Последние крохи веры в себя покинули его. Вот он сейчас, небритый, в несвежей сорочке и нечищеных сапогах, пройдет по ковровым дорожкам в огромную приемную первого заместителя наркома. И как же он представится секретарше? Бывший начальник шахты Слепко? Без сомнения, все приключившееся с ним уже известно. «А можно еще лучше: Здрасьте, я враг народа Слепко, прошу любить и жаловать!» Мимо проходили солидные люди с портфелями или, на худой конец, с кожаными папками в руках. Он видел себя их глазами: подозрительный тип, руки в карманах, благо рукавицы остались дома, даже без шарфа, пальто все в какой-то рыжей шерсти (привет с третьей полки). Последней каплей, заставившей Евгения Семеновича повернуться и сутуло заковылять прочь, была мысль о командировочном удостоверении, на котором, его собственной рукой было выведено вульгарное сокращение «Наркомтяжмаш». «Филькина грамота, а не удостоверение», – ясно понял он. Оставалось идти к Федору домой и ждать его там. «И это, пожалуй, правильнее с политической точки зрения, прийти именно домой, а не ломиться на службу», – убеждал он себя.

Как добраться до улицы Горького, знали все. Через каких-нибудь двадцать минут он вошел в знакомый подъезд. Лифтерша узнала его, заулыбалась, закивала. Дверь открыла Людочка, жена Федора Максимовича. Она страшно обрадовалась, заплескала ладошками, защебетала, не давая гостю произнести ни слова, втащила его в прихожую, стала стягивать пальто. Из высокого зеркала на Слепко глядел заросший трехдневной щетиной вахлак с красными кроличьими глазками.

– Извините, пожалуйста, Людмила, я ведь к вам прямо с поезда, – попытался он упредить недоумение хозяйки. Сама она, кстати, тоже выглядела так себе. Бледная, худая, в затрапезном халатике, из-под которого сильно выпирал живот.

– О, вы, я вижу… – указал он грязноватым пальцем.

– Я так боюсь, так боюсь, ведь скоро уже. Я-то не… Но Федя очень хотел. Ну вот и… Есть хотите? Сейчас Катька из магазина придет. Помните Катю?

– Честно сказать, не откажусь. А где у вас можно умыться и…? Я забыл.

– Там налево по коридору. Вы, Женя, надеюсь, у нас остановитесь? Федор Максимыч будет очень рад.

«Это вряд ли!» – подумал Слепко и сказал:

– Ну-у, не знаю. Не стоит, наверное. Можно, я у вас пока душ приму?

– Конечно, без никаких даже разговоров, полотенчико там возьмите, голубенькое такое с беленькой полосочкой.

Вымывшись и побрившись хозяйским «жиллеттом», Евгений Семенович навалился на омлет, компот и бутерброды. Хозяйка, безуспешно попытавшись его разговорить, пошла звонить мужу. Вернулась она заметно притихшей.

– Федор Максимыч просит, чтобы вы его обязательно дождались.

– Спасибо, я и сам бы хотел.

– Вы мне, Женечка, скажите только, у вас, что, неприятности? Серьезные?

– Да как вам сказать? – с самым беззаботным видом ответил он. – Кому-то, может, они и не очень серьезными покажутся, а вот мне…

– Ну что вы! Я уверена, вам совершенно не о чем беспокоиться, – заулыбалась Людочка. – Федор Максимыч обязательно поможет, вот увидите! Знаете что? Давайте, я вас пока спать уложу, вы же на ходу засыпаете, а Федя все равно поздно будет…

– Спасибо, – благодарно улыбнулся Евгений Семенович.

Он вдруг, совсем как ребенок, уверился, что здесь, в Москве, его беды действительно окажутся несерьезными и Федор легко их развеет. Ну, может, поехидничает только немного. Уснул он сразу как убитый и был очень счастлив во сне. Когда проснулся, в комнате было темно. Из-за двери раздавались женские голоса. Оттого что спал одетым, во всем теле чувствовалась неловкость. Он заправил рубаху в брюки, пригладил пятерней волосы, вышел за дверь и наткнулся на Катю. Та сильно раздобрела за прошедшее время и тоже выказала бурную радость.