Джон Апдайк - Деревни

К нему подошел Йен Морисси. Козлиная бородка его поседела еще больше, волосы стали длиннее. Ему, решившему встать за мольберт, это шло. Рисунками для журналов он намерен пробавляться в свободное время в случае выгодных предложений.

— Алисса осталась дома, — сказал он. — У Нины жар. Ночью ее даже рвало.

— Сколько уже ей? — вежливо осведомился Оуэн.

— Шестой год. Рядом с ней чувствуешь себя глубоким стариком.

— Принес бы малышку сюда, полечиться.

Йен не услышал иронии.

— Ни к чему это. Она у меня вообще-то здоровый ребенок и резвая, как кобылка. Вся в моего отца. Он каменщиком был, и я этого не стыжусь.

Оуэн почувствовал зависть к Алиссе, ее маленькой дочери и этому болтливому хвастуну. Такое же «святое семейство» — он вспомнил себя и своих родителей во время воскресных прогулок в Уиллоу.

— Надеюсь, девочка скоро поправится.

— Конечно, поправится. Она у меня здоровый ребенок. Оба моих старика до девяноста дожили.

— Передавай привет Алиссе. Скажи, что мы все скучаем по ней.

При воспоминании о гладкой, словно сбитой спине Алиссы его бросило в жар.

Пробираясь сквозь толпу ветеранов подписной кампании, он испытывал чувство товарищества к людям, с которыми пятнадцать лет прожил в одном поселке — к ювелиру, к хозяину лавки кровельных материалов, к владельцу винного магазина, который сейчас добровольно взял на себя обязанности бармена. Его любовь к противоположному полу распространялась не только на молодых женщин, но и на пожилую сиделку-пенсионерку, которая восемь лет назад, когда ему сделали операцию, давала ему по ночам лишнюю таблетку снотворного. Среди гостей живописно выделялись чернокожие и смуглые лица регистраторш и медсестер. Оуэн искал глазами Филлис и не находил, хотя обычно ее светло-русая голова на дюйм-полтора возвышалась над остальными. Он и полюбил ее за то, что она высокая — высокая, молодая, полная женского обаяния.

День клонился к вечеру. Удлинялись тени, повеяло холодком. Через квакающий микрофон Ванесса произнесла проникновенную речь, пересыпанную благодарностями жертвователям и пожеланиями им здоровья и благополучия. Закончив, она подошла к Оуэну. На ней был темно-зеленый брючный костюм.

— Оуэн, дорогой, ты, кажется, не знаком с преподобным мистером Артуром Ларсоном. — Она обернулась к стоящему рядом благообразному мужчине в наглухо застегнутой тужурке со стоячим воротником. — Его совсем недавно назначили настоятелем Епископальной церкви, но он уже успел помочь нам со сбором средств, побеседовал с прихожанами.

Священник пожал Оуэну руку. Рукопожатие в точности соответствовало полу и возрасту нового знакомого или знакомой, его или ее общественному положению, степени близости к влиятельной Ванессе.

Преподобный Ларсон был благообразен и симпатичен от головы с обветренным лицом человека, много бывающего на свежем воздухе, до ног, обутых в иссиня-черные остроносые ботинки. Его густые волнистые волосы на затылке были собраны в пучок.

Чувствовалось, что этот крепкий, под сорок мужчина вполне приспособился к праведным путям Господним.

— Приветствую вас, Оуэн, — произнес он, повторяя названное Ванессой имя, словно для того, чтобы оно запечатлелось на свитке памяти. Его глаза в сеточке наметившихся морщин добродушно поблескивали.

Преподобный Ларсон понравился Оуэну. Он вообще любил священнослужителей, отвлекающих нас от мыслей о неминуемом конце всякой житейской суеты.

Ларсон повернулся к плотной ухоженной женщине с чуть наметившимся вторым подбородком, — та стояла рядом с Ванессой с другой стороны. Оуэн почувствовал исходящую от нее жизненную энергию Джинджер Биттинг. Глаза у нее были синевато-зеленые, как морская волна, и цветом напоминали винные бокалы, какими он любовался у тетки в Уиллоу.

— Познакомьтесь, — хорошо поставленным баритоном, не без нотки гордости произнес Ларсон. Тонкие женские пальцы легко и доверчиво скользнули в ладонь Оуэна. — Это верная спутница моей жизни. Джулия.

Люди умирают и в Хаскеллз-Кроссинг. Умирают по-разному. Чаще всего они уходят в мир иной незаметно, в окружении медиков и безутешных родственников, хотя в других случаях прощаются с жизнью ни с того ни с сего — во время игры в гольф, добежав до тринадцатой лунки, или во сне, после воскресного обеда с неумеренным возлиянием. Умирают в результате косметического сеанса и в результате сложнейшей хирургической операции. Умирают, занимаясь капитальным ремонтом дома в надежде прожить в нем долго и счастливо.

Так или иначе смерть всегда неожиданна. Жизнь не принимает смерти, человеческий разум не может ее постичь.

В церкви, где Оуэн и Джулия появляются регулярно — правда, в бытность женой священника Джулия появлялась там чаще, — процесс можно видеть в развитии. Умирающему с каждым разом все труднее приходить в церковь для причащения и с каждым разом труднее опускаться на колени из-за болей в бедренном или коленном суставе. Он кладет просвиру в рот стоя, как это делают католики и лютеране. Потом настает день, когда обессилевший прихожанин уже не может подойти к престолу. Тогда порядок обряда нарушается: прислужник с просвирой и потиром идет к нему, сидящему почти у самого выхода. В глубокой тишине слышится лишь голос священника, скороговоркой бормочущего молитву. Приняв хлеб и вино, причащающийся, если он приверженец высокой церкви, дрожащей рукой творит крестное знамение.

У мужчин в последние годы жизни — лица обычно землистые, взор погасший. У женщин, напротив, над дряблыми напомаженными щеками глаза еще поблескивают. Некоторым женщинам умирание даже идет, подчеркивая свойственную им строгость поведения и жизненную выдержку. Другие, как, например, самая богатая в поселке женщина Флоренс Спренг, выглядят разряженными, накрашенными куклами и ковыляют к алтарю, поддерживаемые прислугой и опираясь на палку, дабы получить свою долю тела и крови Христовой.

Наконец даже те, кто мужественно и стойко переносит болезни и старость, не могут прийти в церковь, и тогда после произнесения традиционной формулы «Спаси Господи, и помилуй старцы и юныя, нищия и сироты, и вдовицы и сущия в болезни и в печалях, бедах и скорбях» священник бесстрастным голосом назовет их в бесконечном ряду имен, где «Флоренс» демократически соседствует с именами бедствующих и страждущих — Шондой и Ларой, Долорес и Джейдом, Брюсом, Хамадом и Тоддом — тех, кто уже попал в казенный приют или еще ютится в плохоньких муниципальных квартирах, пожиная плоды неумеренного потребления алкоголя и наркотиков, беспорядочных половых связей и, опосредованно, глобальных потрясений вследствие непримиримого противостояния двух мировых сверхдержав.