Марсель Эме - Помолвка

На мгновение все остолбенели; но потом мысль о союзе Эрнестины и кентавра стала казаться не такой уж нелепой. Монсиньор д'Орвиель был не прочь пристроить крестницу, будущее которой внушало ему серьезные опасения. Сирота без имени и состояния, она никогда не проявляла склонности к учению; в школе святой Терезы она уже пять лет тащилась в хвосте класса. Но особенно тревожило ее богатырское здоровье, благодаря которому она воспринимала жизнь с угрожающей жадностью. Что ни говори, этот молодой кентавр все-таки граф де Валорен; на такую партию трудно было надеяться. С другой стороны, и маркиз думал об этом браке без всякого неудовольствия, потому что ему не терпелось сложить с себя бремя ответственности за не совсем обычного сына. Что касается маркизы, то она, благополучно оправившись от испуга, с умилением смотрела на молодую чету.

— Граф бесспорно еще очень молод, — заметил монсиньор.

— Не в этом главное, — проворчал барон. — Во время войны с альбигойцами третий Жан де Каппадос был не старше Аристида, когда он взял жену из дома графов Тулузских.

— Я, вероятно, смог бы добиться разрешения Церкви, но оно будет ни к чему, если нам не удастся зарегистрировать брак этих детей в мэрии.

— Тут я, пожалуй, смогу уладить дело, — сказал маркиз. — В сороковом году пожар уничтожил мэрию и все акты гражданского состояния.

Маркиз дал понять, что ему нетрудно будет сделать мэра своим сообщником и прибавить несколько лет Аристиду. Монсиньор ничем не выразил ни согласия, ни неодобрения по поводу этих махинаций с датами и перевел разговор на приданое Эрнестины, заботы о котором он желал полностью взять на себя.

Оставалось только назначить день бракосочетания, но тут барон де Каппадос, который все время пожимал плечами, бурча что-то в свой крахмальный воротничок, обратился к Аристиду:

— Дитя мое, покатайте мадемуазель Годен по парку. Вам нужно размяться.

Аристид с готовностью подогнул ноги, чтобы Эрнестина могла сесть на него без посторонней помощи. Она приподняла юбку до колен, думая, что этого достаточно, но когда она уселась на своего жениха, ее ноги обнажились доверху, и она громко и возбужденно расхохоталась, и тут монсиньора охватило беспокойство, о котором он предпочел умолчать. Когда молодая чета скрылась за поворотом аллеи, барон, трепеща от гнева, резко повернулся к зятю:

— Этот брак недопустим. Я признаю, что крестница монсиньора очаровательна, но мой внук не может жениться на какой-то мадемуазель Годен. Я просто не понимаю, Албан, как вы могли хотя бы на минуту допустить мысль о подобном мезальянсе. Аристид еще слишком молод, чтобы думать о браке, но если вы обязательно хотите его женить, найдется достаточно благородных девиц, на руку которых он может претендовать.

— Вы забываете, что у Аристида довольно своеобразное телосложение.

— Ну и что же? Это не мешает ему быть красивым. Он встречал уже много девушек?

— Нет, мадемуазель Годен первая.

— Вот именно. Первая, которая его увидела, тут же в него влюбилась, а вы еще сомневаетесь, может ли он внушить любовь девушке нашего круга.

Маркиза возразила, что если девушкам ничего не стоит влюбиться в кентавра, то у их родителей на это другие взгляды, и в случае чего они не постесняются его прогнать и даже пустить в ход хлысты. Уж раз им так повезло, что Эрнестина Годен — сирота, нельзя ее упускать. Со своей стороны, епископ стал доказывать, что в век социализма родовые предрассудки не выдерживают критики, и к тому же они противоречат христианскому учению. Но барон оставался непоколебим и заявил, что если его внук женится на этой Годен, он в жизни его больше не увидит. Это непреклонное сопротивление явно встревожило прелата, но маркиз де Валорен успокоительно подмигнул ему и, улучив удобный момент, уверил, что можно будет обойтись и без согласия деда.

А пока длился этот спор, Эрнестина скакала верхом на своем женихе под высокими деревьями парка. Они обменивались нежными речами.

— Как приятно, — говорил Аристид, — что мы помолвлены и что ваши ляжки сжимают мне бока. Я ощущаю в области живота необычайную теплоту, которая растекается по всему телу и доходит до самой головы. Папа часто говорит мне о душе, но я никогда так живо не ощущал, что она у меня есть. А вы?

— Ах, — сказала Эрнестина, — мне кажется, будто я лечу к звездному своду на лазурных крыльях счастья. А моя душа кажется мне радужным шаром, который парит в мягком весеннем воздухе.

— В самом деле? Это любопытно. Своей души я не вижу, но я ее чувствую всем телом и, как я вам уже сказал, особенно в области живота. Сожмите меня ляжками как можно крепче. Ах, как мне хорошо! Внутри у меня все горит.

— У меня тоже, — прошептала Эрнестина.

Беседуя таким образом, они достигли ограды парка и некоторое время скакали вдоль нее, пока не очутились у ворот, загороженных решеткой. Очевидно, в прежнее время через них выезжали в поле телеги, но теперь ими уже не пользовались. Приумолкший кентавр открывал мир сквозь прутья решетки, и то, что ему удалось увидеть, показалось ему таким прекрасным, что слезы навернулись ему на глаза. Поля, луга, рощи, долины уходили в глубокие дали, а у горизонта земля сливалась с небом. Решетка была на замке, но Аристид, вооружившись толстой палкой, как тараном, сорвал его без особого труда.

— Эрнестина, — сказал он, когда они миновали ворота, — я свободен, и вы сидите у меня на спине. Я не представлял себе такого чистого счастья, такого певучего опьянения. Теперь я вижу, что и моя душа — радужный шар, как и ваша. И я не понимаю, что меня заставило говорить вам о моем животе, когда речь у нас была о любви. Это бессмысленно и даже, мне кажется, непристойно. На самом деле моя любовь — тоже радужный шар. А может быть, моя душа и моя любовь — это один и тот же радужный шар, который стремится к небу.

— Тем лучше! — сказала Эрнестина.

Оставив ворота позади, кентавр пустился вскачь по полям и лугам, занимая свою наездницу нежными и изысканными речами. Пересекая какую-то дорогу, они увидели жандарма на велосипеде. При виде получеловека-полуконя в шляпе канотье, он почуял какое-то неуважение к законным властям. Он спешился и спросил агрессивным тоном:

— Куда вы направляетесь?

— Мы бродим по свету, — отвечал Аристид, — без всякой цели и необходимости и время от времени, ради удовольствия, оборачиваемся назад, чтобы измерить путь, пройденный нашей любовью. За нами следуют или нам предшествуют два радужных шара, которые уже породнились.

— Бумага у вас есть?

— Нет, — сказал Аристид: он не понял вопроса жандарма. — Вам нужна бумага?

— Предупреждаю вас, что мне не до шуток. И прежде всего я составлю на вас протокол за оскорбление общественной нравственности.