Марсель Эме - Три случая из уголовной хроники

— Погоди, слова не даешь сказать. Позавчера вечером она захлопнула дверь у меня перед носом, и, чтобы ее ублажить, пришлось пообещать, что со следующей недели я перебираюсь к ней. Я всегда был человек порядочный и не мог же я взять свои слова обратно, но, поверь, я не пришел в восторг от того, что случилось…

— И наконец-то ты ее…

— Но прежде всего мне следовало предупредить жену, и это мне было труднее всего. Конечно, я мог уйти потихоньку, но это было бы слишком невежливо. В тот вечер она сидела с малышкой за столом прямо напротив меня. Я качался на стуле и как мог оттягивал начало разговора. «Мари, — говорю я ей, — Мари», но дальше дело не двигалось. Она глядела на меня так, что мне было за нее больно. Мое сердце дрогнуло. Я встал, взял большой кухонный нож и вонзил ей в грудь. Я уже не знал, где я и что делаю. Я все нажимал на нож, и все гладил ее по голове. Она смотрела на меня ласково, понимаешь. И вот глаза закатились. Умерла, и все тут.

Финар глубоко вздохнул и устало продолжал:

— Только когда я услышал, как плачет малышка, мне стало страшно. Я взял со стола кусок хлеба и вышел, заперев дверь…

— Сколько все-таки горя на свете, — сказал Гонфлье.

— А ты как думал? Такая добрая женщина! И надо же было, чтобы с ней такое случилось! Но я не виноват. Не виноват…

— Чему быть, того не миновать. А вот я до вчерашнего вечера вовсе не подозревал…

— Нет, ты вот мне ответь, прежде чем говорить о себе! Ты про мое потолкуй! Разве я желал плохого своей жене? Разве я виноват? Ты же видишь, что я вовсе не злодей!

— Я и не говорил, что ты плохой человек, — согласился Гонфлье. — Просто ты точь-в-точь как я. Вот я тебе расскажу…

Финар смирился не сразу. Он жаловался, что его торопили, и хотел рассказать все сначала. Но Гонфлье рассердился.

— Во всей округе, — начал он, — не найдешь человека мягче меня. За всю свою жизнь я мухи не обидел. Я мог разреветься из-за сущей чепухи, и на похоронах меня всегда ставили сразу за самой близкой родней. И все потому, что я был такой мягкий.

— Ну уж, — возразил Финар. — А может, ты был просто хорошо одет.

— И это тоже. Но я не сочиняю, я действительно был человек мягкий. Спроси у любого, кто знал Гон-флье.

— А я? — воскликнул Финар. — Может, ты скажешь, что я не был мягким?

— Но не таким, как я. Ты уж не обижайся, но это просто невозможно.

— Ты-то откуда знаешь? Погоди, я тебе сейчас хорошенько объясню, как все было. Уверен, ты многого не понял…

— Не морочь мне голову со своей женой, — сказал Гонфлье. — Лучше слушай.

Припоминая случаи десятилетней давности, он принялся подробно рассказывать о семейных интересах, лугах и плохом уходе за скотом. Трагедия произошла вечером, без четверти девять.

— Вхожу я в хлев и тут же замечаю, что коровам не задан корм. Представляешь? Я вошел в раж. Иду на кухню. Жена там, и детишки к ней жмутся. Конечно, я был злой как черт из-за скотины и прямо так жене и сказал: «Чем вертеться на кухне, ходила бы лучше за коровами». Любая бы на ее месте стала оправдываться, плести что-нибудь. А эта? Представляешь? Расхохоталась и ни слова. Мне, конечно, тут бы ей и размозжить голову, но я никогда не мог ударить женщину. Это не в моей натуре. Я ей и говорю: «Может, ты мне все-таки ответишь?» А она еще пуще хохочет. Не помню уже, что я тогда сказал, но только схватил топор и порубил всех троих, жену и детишек.

— Да, надо признать, ты поспешил, — сказал Фи-нар. — Это, конечно, не упрек, но ты поспешил.

— Ничего ты не понимаешь, — простонал человек с головой горошиной. — Откуда тебе знать…

— Можно убить жену, тут уж никуда не денешься. Но детей… Никогда!

— Вот видишь, ловлю на слове: это только показывает, что я не злодей, а просто-напросто потерял голову. Разумный человек никогда бы не сделал ничего такого. Да поставь ты себя на мое место! Нет, тебе просто лень пошевелить мозгами!

— На твоем месте, — сказал Финар, — я вел бы себя приличнее. Так-то.

— А сам прикончил жену и не можешь даже оправдаться тем, что был не в себе. Скажешь, нет?

— Что верно, то верно, но я и пальцем не тронул малышку.

— Нет, не тронул, только вот запер ее одну вместе с трупом матери. Я бы себе такого никогда не простил… Никогда!

— Однако ты прощаешь себе убийство собственных детей, которые ничего плохого тебе не сделали… Что? Прощаешь?.. Скажи, не стесняйся.

Гонфлье бил себя в грудь и клялся, что совесть его замучила.

— Это неважно, — продолжал Финар. — Все равно ясно, что ты не так горюешь, как я. Говоря по правде, не стоит и сравнивать.

Они долго оспаривали мученический венец. Они рассказывали о свих страданиях так проникновенно, что в конце концов разразились рыданиями. Они утешали друг друга, похлопывая друг друга по спине. Впереди над дорогой встала луна, осветив плоскую равнину, перечеркнутую полосой леса. Финар успокоился первым, не преминув, однако, заметить, что, хоть он и превозмог боль, душа его по-прежнему страдает.

— Слезы всегда в помощь. Но во всем нужна мера, — добавил он.

— Это верно, — согласился Гонфлье, — надо держать себя в руках.

Склонившись над Финаром, он внимательно разглядывал при лунном свете своего собеседника. У Финара был низкий лоб, бульдожья челюсть, красивые черные усы и большой нос.

— Ты совсем как я, — сказал Гонфлье. — С таким лицом людей не убивают.

Между черными усами и бульдожьей челюстью промелькнула застенчивая меланхолическая улыбка.

— Мы оба не заслужили того, что с нами случилось. Мы были тихими парнями, а ведь, как назло, именно лучшим достаются самые плохие жены… Ты не замечал?

— Тысячу раз! У меня был дядя. Ты не представляешь, какой был добряк! Но жена все равно ела его поедом, ничего не оставалось, как похоронить ее заживо… Слава богу, про это знали только в округе, вот так…

Дядюшкина причуда развеселила Гонфлье и Финара, и оба захихикали.

— А все-таки здорово, что мы повстречались в такую тяжелую минуту, — сказал Финар.

Они дружески переглянулись, радуясь, что им больше не придется страдать в одиночестве. Их связывало не только сходство их историй, но и взаимопонимание. Оно заглушало угрызения совести. Они свыкались с мыслью о своих преступлениях, сложив всю ответственность на судьбу. Они чувствовали себя отвергнутыми, оторванными от привычной жизни и мало-помалу обживались в новом необычном мире. Теперь они спокойно слушали взаимные исповеди, стараясь обнаружить в них доказательства своего добросердечия.

— За все хорошее, что я сделал в жизни, — говорил Гонфлье, — мне многое можно было бы простить.

— Мне тоже, — вторил ему Финар. — Как только подумаю обо всех добрых делах, что я сделал и что мне никогда не зачтутся… Но такова жизнь: благодарности не жди… Ты это знаешь не хуже меня…