Владимир Рыбаков - Тиски

Кроме газет, в нашей дальневосточной части не было ничего, что могло бы рассказать о мире. Близость китайской границы подсказала начальству запретить личному составу транзисторы — слишком уж много текло к нам антисоветского материала. Запрещение было неофициальным. Строптивых наказывали до тех пор, пока у них не возникала ненависть к радио вообще. Сначала карали работой — не очень строго, чтобы одумались. Потом старшина или офицер говорили: «Советую отослать транзисторный приемник домой, он только мешает службе, отвлекает от выполнения долга. Подумайте». Могли сказать и по-другому: «Слушай, по-хорошему с тобой говорю. Брось ты это дело. Живи спокойно, служба идет, так дай же ей идти спокойно. Продай этот дурацкий ящик. И нам вреда нет, и тебе хорошо, погуляешь в увольнении, с копейкой-то приятнее. По-хорошему тебе говорю, смотри, как бы не начал по-злому».

И солдаты задумывались. С одной стороны, неприятностей не оберешься, с другой — за транзистором своим нужен глаз да глаз, чуть отвернешься нет его, стянули. При общей бедности, да еще усугубленной солдатской нищетой, такое и грехом не считается. Было, правда, и что-то такое, жившее в груди, которое говорило: «Ты человек, не забывай этого. Тебе запрещают слушать радио, завтра запретят любить, ненавидеть, думать. Не поддавайся». Эти, казалось бы, простые слова помогали солдату, закрыв глаза, открыть в себе духовный мир особый, резко-нежный и огромный, как бесконечность. Но глаза открывались и становилось вдруг боязно. Была казарма, уставы. Хотелось после отбоя уснуть и видеть сладкие сны, а не чистить полночи картошку на кухне. Чаще всего транзисторы продавали или обменивали на водку, спирт, закуску. И как бы в подтверждение уродливости происходящего, приемник покупал именно тот старшина или офицер, который холодно-казенно или дружески-угрожающе уговаривал солдата избавиться от него. И покупал, конечно, за полцены.

В каждой военной части, в каждом полку, дивизии живут и передаются от одного солдатского поколения к другому были, рассказы о происшедшем, о солдатах, совершивших необычайное. В нашем военном городке ходила быль, которую связывали с неофициальным запрещением транзисторных приемников. Фамилия парня была Удодов. Служил, как все, подсчитывал месяцы, оставшиеся до демобилизации, старался не думать об опасных вещах, не особенно мучился от отсутствия свободы, считая подобное состояние временным. В общем, путал, как и многие, дисциплину и свободу мысли, чувств, слов. Был у Удодова транзисторный приемник, слушал он китайское радио скорее для смеха. Китайцы поливали эфир пропагандной дребеденью, и делали это еще скучнее, чем московское радио. Было все же забавно слушать, как желтый китайский брат крыл, как мог, партию, Брежнева. Однажды по китайскому радио сказали, что в одном поселке под Новосибирском народ, отчаявшись без мяса, молока и других необходимых человеку продуктов, забастовал и пошел куда-то требовать справедливости. Начальство в Москве сочло, что в тех, кто требует справедливости, нужно стрелять, не то завтра они захотят справедливой власти. Китайцы заявили, что погибло пятьдесят человек.

Рядовому Удодову было совсем не смешно слушать пекинскую радиопередачу. Он резким движением выключил свою любимую «Спидолу». Сказал, будто отрывал от себя прилепившееся: «Врут они, эти гады». Только ночью, после отбоя, не находя сна, вспомнил Удодов, что живет в том самом поселке друг, с которым работал он в одном цеху на заводе в Новосибирске. Наутро, спасаясь в ленинской комнате от физзарядки, рассказал Удодов некоторым своим друзьям по отделению о китайском сообщении, сказал, что наверняка врут желтые люди с той стороны границы. Также поведал Удодов, что намерен на всякий случай написать другу письмецо, которое, само собой, он опустит в ящик не на территории военного городка. Друга же попросит прислать ответ в деревню до востребования. Чтобы все было шито-крыто.

Друг прислал ответ. Китайцы сказали правду. Погибло не пятьдесят, а семьдесят человек; среди убитых женщины, дети. Душа Удодова взбунтовалась. Вспомнилось многое другое, мерзкое, отвратительное. Удодов начал говорить, и его слово понеслось по отделениям, взводам, ротам. Внешне не изменилось ничего. Солдаты говорили и только, говорили тихо. Однако, особый отдел части поднял тревогу. Начались поиски. Кто? Как? Страшнее правды для неправды ничего не существует. Особый отдел знал: сильное слово может вызвать действие. И нашелся парень, они часто находятся, который выдал Удодова, рассказал политотделу и особому отделу о китайской радиопередаче.

Начальство прибегло к старому испытанному правилу: ответить на правду террором. Удодову дали увольнение в деревню, и там несколько сержантов, работающих на особый отдел, спаивали его в течение трех суток, после чего Удодов был доставлен в часть под конвоем, был обвинен в дезертирстве, судим судом военного трибунала и осужден. Особый отдел, разумеется, подпольными каналами дал личному составу части понять, за что на самом деле был осужден Удодов. С тех пор обладание транзисторным приемником не только запрещено, но считается плохой приметой.

Бывает, что солдатская судьба гонит парня от одной чрезвычайности к другой, дает ему возможность приобретать особое знание нашей жизни, увидеть то, что скрыто. Чаще всего это особое знание приходит тогда, когда переплетаются военная и гражданская жизни, когда, например, парень, широко раскрыв жадные молодые глаза, отправляется в командировку. Позабыть, что на плечах погоны, что твои действия от тебя не зависят — основная дума каждого командировочного. Тут и надежда получить женскую ласку, и стремление забыть на время уставы, приказы, механичность усвоенных вопросов и ответов. Одно то, что можно будет ответить кому-то не «так точно», а по-человечески «ладно», уже окрыляет и растягивает рот в добрую улыбку.

Но об одной командировке в части не любили говорить, а если и вырывалось что-то, то только намеки, ясные для посвященных. Это было зимой. Ветер уже ожил и, пробивая шинели, телогрейки и гимнастерки, добирался до тела, прошибал и его. В штабе полка решили до наступления морозов закончить строительство учебного стенда. Но нужны были деньги и два отделения нашей роты были откомандированы в ближайший леспромхоз валить лес. Наш начфин высчитал, что пяти суток работы по двенадцать часов вполне хватит. Нам было наплевать. Мы радовались, хлопали друг друга по плечам, бросались наперегонки в каптерку, стремясь добыть себе валенки поновее. Молодость рвалась из нас, она оказалась сильнее холода, когда трехосный зил вырвался из контрольно-пропускного пункта и запрыгал по ухабам. в тайге было менее ветренно, в леспромхозе, люди были приветливее, девушки не скупились на добрую ласку. Работали тяжело, зато после наступления сумерек могли дышать полной грудью, не ожидая окриков, не думая о построениях и политзанятиях. Сопровождающий нас лейтенант оказался парнем незлобным. Главное, чтоб работа была сделана, чтоб не было чрезвычайных происшествий, а там живите, как хотите. О таком лейтенанте приятно и вспомнить.