Сэмюэль Беккет - Опустошитель

Что первым делом поражает в этой полутьме, это исходящее от нее ощущение желтизны, чтоб не сказать сернистости, учитывая возникающие ассоциации. Затем то, что она постоянно и равномерно вибрирует с такой частотой, которая, будучи высокой, никогда не превосходит уровня, делающего пульсацию незаметной. И наконец, более чем изредка и на очень короткое время пульсация прекращается. Эти редкие и короткие перерывы оказывают невыразимо трагическое воздействие, и это еще очень мягко сказано. Беспокойные от них застывают, словно их пригвоздили к месту, в позах, зачастую диковинных, а что до побежденных и сидячих, то их обычная неподвижность выглядит просто смехотворной по сравнению с этим удесятеренным оцепенением. Уже занесенные под воздействием ярости или отчаяния кулаки застывают в какой-то точке кривой и не довершают удара или серии ударов, пока не пройдет тревога. То же самое и с теми, которые были застигнуты, когда карабкались или несли лестницу, или занимались любовью, что, конечно, неисполнимо, или забились в ниши, или ползли по туннелям, каждый по-своему, но не будем вдаваться в ненужные подробности. Однако секунд через десять дрожание возобновляется и в тот же момент все вновь приходит в порядок. Те, которые блуждали, вновь начинают блуждать, неподвижные расслабляются. Парочки вновь замыкают объятия, а кулаки приходят в движение. Шум, который затих было, словно повернули рубильник, теперь вновь заполняет цилиндр. Из всех составляющих этого шума ухо в конце концов начинает различать слабое стрекотание, которое исходит от самого света, оно одно остается неизменным. Разница между крайними значениями силы света при вибрации не превосходит двух-трех свечей. Вследствие чего к ощущению желтого добавляется более слабый оттенок красного. Короче, освещение, которое не только затемняет, но вдобавок еще и размывает. Ничто не мешает утверждать, что глаз в конце концов привыкает к этим условиям и приспосабливается к ним, хотя на деле скорее происходит обратное, что проявляется в форме медленной деградации зрения [6], постепенно разрушающегося из-за этого туманного и колеблющегося красного отблеска и непрестанного усилия, никогда не достигающего цели, не говоря о чувстве отчаяния, сказывающемся на органе зрения. И если бы удалось в течение достаточно длительного времени тщательно наблюдать за определенной парой глаз, лучше всего синих, поскольку они более подвержены пагубным воздействиям, обнаружилось бы, что они все сильнее вылезают из орбит и наливаются кровью, а зрачки неуклонно расширяются, пока окончательно не вытеснят радужную оболочку. Все это, разумеется, происходит так медленно и неощутимо, что сами заинтересованные лица ничего не замечают, коль скоро у нас принято такое понятие. И мыслящему существу, хладнокровно рассмотревшему все данные и факты, в самом деле нелегко в итоге своего анализа не счесть ошибкой то, что вместо термина «побежденные», который в самом деле имеет неприятный патетический оттенок, речь не ведется просто о слепых. Наконец, отрешаясь от первых неожиданностей, в этом освещении еще то необычно, что, хотя отнюдь не удается обнаружить один или несколько источников света, видимых или скрытых, создается впечатление, что свет этот исходит со всех сторон сразу [7], а его источник располагается всюду одновременно, будто светится все место в целом, включая частички циркулирующего в нем воздуха. До того доходит, что даже лестницы — и те, кажется, скорее излучают свет, чем поглощают его, так что чуть ли не само слово «свет» начинает выглядеть неуместным. Тени соответственно возможны только, если их создают неосвещенные тела, нарочно или вынужденно прижимаясь одно к другому, например, когда на какую-нибудь грудь, чтобы загородить ее от света, или на какой-нибудь половой орган кладут непрозрачную руку, ладонь которой тоже сразу же исчезает из виду. Между тем у верхолаза, который находится один на лестнице или забрался в недра туннеля, вся кожа без изъятия мерцает тем же красно-желтым свечением, вплоть до известных складок и углублений, в той мере, в какой в. них попадает воздух. Что касается температуры, она колеблется в намного более широком диапазоне и с гораздо менее высокой скоростью, поскольку она не меньше чем за четыре секунды переходит от минимума, равного пяти градусам, к максимуму в двадцать пять градусов, то есть меняется в среднем всего лишь на пять градусов в секунду. Значит ли это, что каждую новую секунду происходит подъем или падение температуры ровно на пять градусов, не больше и не меньше? Не совсем так. Потому что ясно, что в два определенных момента, а именно, в верхней и в нижней точке диапазона, а именно начиная от двадцати одного градуса в нисходящем направлении и от четырех градусов в обратном, этот интервал пройден не будет. Итак, только в течение от силы семи секунд из тех восьми, за которые осуществляется полный цикл, тела подвергаются максимальному режиму смены нагревания и охлаждения, что дает, однако, в этой области, если прибегнуть к сложению, или, еще лучше, к делению, итоговое число от двенадцати до тринадцати лет частичной задержки в столетие. Поначалу есть нечто настораживающее в относительной медлительности этого челночного движения, если сравнивать его с вибрацией света. Но анализ быстро рассеет эту настороженность. Потому что, если хорошенько подумать, разница учитывается не между скоростями, а между разницей в их изменении. Если бы разницу в изменении температуры можно было приравнять к разнице в несколько свечей, имея в виду силу света, тогда оба воздействия, mutatis mutandis, оказались бы равносильными. Но цилиндру бы это не помогло. Так что все к лучшему. Тем более что оба бедствия роднит то, что если внезапно прервется одно, то и второе, повинуясь незримому волшебству, прервется тоже, словно оба связаны с существующим где-то одним и тем же единственным коммутатором. Потому что только внутри цилиндра все очевидно, а снаружи сплошная тайна. Таким образом, тела испытывают то жару, то прохладу, то среднюю температуру, и каждый из этих режимов может продлиться вплоть до десяти секунд, но это не может считаться передышкой, поскольку в других отношениях напряжение не спадает.

Дно цилиндра можно разбить на три различные зоны, имеющие точные мысленные, или воображаемые, то есть неуловимые физическим зрением, границы. Прежде всего, внешний пояс шириной приблизительно в метр, отведенный верхолазам, в котором, как это ни смешно, держится также большая часть сидячих и побежденных. Затем внутренний пояс, слегка поуже, там медленно шествуют гуськом те, кто, устав от поисков в центре, обратился к периферии. Наконец, собственно арена, представляющая собой поверхность ровным счетом в сто пятьдесят квадратных метров, это излюбленные охотничьи угодья большинства. Если присвоить этим трем зонам порядковые номера, станет ясно, что из третьей во вторую и обратно искатель переходит свободно, тогда как, чтобы проникнуть в первую, как, впрочем, и чтобы из нее выйти, он должен соблюдать некоторые ограничения, налагаемые дисциплиной. Один из тысячи примеров царящей в цилиндре гармонии между порядком и вседозволенностью. Итак, доступ в пространство верхолазов разрешен только, когда один из этих последних оттуда уходит и присоединяется к искателям на арене или в виде исключения к искателям промежуточной зоны. Покушения на это правило происходят редко, но случается тем не менее, что какой-нибудь особо нервный искатель больше не в силах устоять перед призывом ниш и туннелей и пытается затесаться среди верхолазов, не дождавшись, пока кто-либо из этих последних своим уходом узаконит для него эту попытку. В таком случае ему неотвратимо даст отпор ближайшая к месту вторжения очередь, и тем дело кончится. Итак, в обязанности искателя на арене, желающего примкнуть к верхолазам, входит дождаться удобного случая среди промежуточных, или искателей-караульщиков, или просто караульщиков. Это что касается доступа к лестницам. В другую сторону переход тоже не является неограниченным, и, оказавшись среди верхолазов, караульщик некоторое время там находится, пускай как минимум на тот в разных случаях очень разный срок, который нужен каждому, чтобы перейти из хвоста своей очереди в ее голову. Потому что если у каждого тела есть право карабкаться или не карабкаться, согласно своему желанию, то есть у него и неуклонная обязанность отстоять до конца добровольно избранную очередь. Всякая попытка покинуть ее преждевременно решительно пресекается участниками очереди, и нарушителя возвращают на его место в строю. Но едва он доходит до подножия лестницы и ему остается только дождаться возвращения на землю предшественника, чтобы завладеть лестницей самому, тут заинтересованное лицо получает право беспрепятственно присоединиться к искателям на арене или, в виде исключения, к караульщикам из второй зоны. Соответственно именно первые в очереди способны освободить столь страстно желаемое место, которое караулят искатели из второй зоны, снедаемые жаждой перейти в первую. Объекты этого их ожидания перестают быть таковыми только в тот момент, когда реализуют свое право на лестницу, вступив во владение ею. Потому что нередко верхолаз может добраться до головы очереди с твердым намерением подняться и увидеть, как это намерение мало-помалу тает, а вместо него возникает желание уйти, но решиться на это трудно до самого последнего момента, когда его предшественник уже спускается и лестница фактически уже принадлежит ему. Следует отметить также, что верхолаз, имея возможность покинуть очередь сразу по достижении ее головы, не обязан при этом покидать зону. Чтобы остаться, он должен лишь присоединиться к любой другой очереди среди четырнадцати имеющихся в его распоряжении или даже вернуться на последнее место своей собственной. Но редко бывает, во-первых, чтобы тело покидало свою очередь, а во-вторых, чтобы, покинув ее, оно не покидало зону. Итак, в обязанности верхолазов входит оставаться в зоне по меньшей мере на то время, которое требуется для перемещения из хвоста в голову выбранной очереди. Продолжительность пребывания зависит от длины этой последней и от того, как долго лестница остается занята. Некоторые пользователи держат ее до самого конца максимально разрешенного срока. Другим хватает половины или любой другой доли этого времени. Таким образом, короткая очередь не обязательно самая быстрая, и тот, кто занял очередь десятым по счету, может оказаться первым раньше, чем другой, занявший свою очередь пятым, считая, разумеется, что они присоединились к своим очередям одновременно. Неудивительно в таких условиях, что выбор очереди определяется обстоятельствами, не имеющими ничего или почти ничего общего с ее длиной. Нельзя сказать, чтобы все, или хотя бы большинство, выбирали себе очередь. Скорее существует тенденция сразу вставать в ту очередь, которая ближе к пункту проникновения, при непременном условии, что это не повлечет за собой перемещения в запрещенном направлении. Для того, кто вступает в эту зону, ближайшая очередь расположена справа, если стоять вперед лицом, а если она ему не по вкусу и он желает встать в другую, он должен идти на поиски вправо. Существует запрет проходить более одного круга, иначе тела в этих условиях, прежде чем займут место в хвосте какой-нибудь очереди и замрут в ожидании, пробегали бы по арене тысячи градусов. Всякая попытка преступить этот запрет пресекается ближайшей от точки замыкания очередью, а нарушителю вменяется в обязанность присоединиться к этой очереди, потому что вернуться назад он также не имеет права. То, что разрешается совершить один полный круг по арене, достаточно наглядно свидетельствует о духе терпимости, смягчающем дисциплину внутри цилиндра. Но как только место в очереди, выбранной или первой попавшейся, занято, остается все та же обязанность отстоять ее до конца, и только после этого можно перейти к верхолазам. Таким образом, первый переход возможен в любой момент между достижением головы очереди и возвращением на землю предшественника. Остается уточнить в этой связи ситуацию тела, которое, отстояв свою очередь, и пропустив первую возможность перехода, и осуществив свое право на лестницу, возвращается на землю. В этот момент оно опять свободно уйти без каких бы то ни было дополнительных действий, хотя, с другой стороны, ничто его к этому не вынуждает, и, чтобы остаться у верхолазов, ему достаточно повторно простоять на тех же условиях очередь, которую оно только что простояло, и получить повторную возможность уйти, как только оно окажется на первом месте. А если по той или иной причине оно сочтет предпочтительным сменить очередь и лестницу, оно имеет право, с целью зафиксировать свой выбор, совершить полный круг на тех же основаниях, что и только что пришедшее тело, и приблизительно на тех же условиях, с той только разницей, что, поскольку оно уже раньше отстояло до конца одну очередь, теперь на этом новом этапе оно свободно в любой момент покинуть зону. И так далее до бесконечности. Откуда теоретически возможность для тех, кто уже находится среди верхолазов, остаться там постоянно, а для тех, кто еще не там, никогда туда не попасть. Отсутствие какого-либо установления, направленного на предупреждение подобной несправедливости, ясно показывает, что она не грозит воцариться на вечные времена. В самом деле. Ведь страсть искать по природе своей понуждает искать повсюду. Тем не менее падкому на свободное место караульщику ожидание может показаться бесконечным. Подчас, не в силах больше терпеть и вдохновленный долгим отсутствием, он отказывается от лестницы и уходит искать на арену. Вот в общих чертах на какие зоны делится пол и каковы права и обязанности тел при переходе из одной в другую. Сказанное не исчерпывает всего и никогда не исчерпает. Каким принципам очередности должны следовать караульщики, желающие воспользоваться первым же освободившимся местом у верхолазов, учитывая, что их очередь занять позицию готовности не может быть установлена ни в порядке очереди, поскольку саму очередь среди них установить невозможно, ни другим способом? Не следует ли опасаться перенасыщения промежуточной зоны, и каковы будут последствия этого для совокупности тел и особо для тех, что находятся на арене, отрезанные таким образом от лестниц? За более или менее длительный срок не придет ли цилиндр в беспорядок, управляемый исключительно законом ярости и насилия? Ответы на эти и многие другие вопросы еще понятны и дать их нетрудно, но надо ли. Поскольку лишь искушение лестницей может нарушить неподвижность сидячих, их случай не представляет собой ничего особенного. Побежденные, по всей очевидности, в этом отношении в расчет не идут.