Виктор Свен - Моль

Не подлежало сомнению, что студент Леонид Николаевич Решков — сын проститутки из числа тех, которых называют уличными или порто́выми девками, к тому же более двенадцати лет назад ставшей жертвой происшествия, связанного с ночным и весьма примитивным пьяным скандалом. Дела о такого рода событиях заканчиваются скучной фразой о «невыясненных обстоятельствах», и сдаются в полицейский архив.

Так в полицейский архив поступило и то дело, после которого совсем одиноким оказался безотцовский Ленька, скоро превратившийся в бродяжку и мелкого воришку.

Как сложилась бы судьба Леньки дальше, такими вопросами не задавался полицейский чиновник, ведший следствие об убийстве полковника Мовицкого. Он просто записал, что «бродяжку и воришку» приютил Николай Николаевич Решков, садовник в имении полковника Мовицкого.

Николай Николаевич Решков был бездетен. Это, как записано в полицейском дознании, и побудило садовника сначала приютить Леньку «на зиму», а, затем, и усыновить его.

Так «ничейный» Ленька стал носить фамилию своего приемного отца, причем, как равнодушно свидетельствует всё то же дознание, полковник Мовицкий не только одобрил поступок своего садовника, но и принял на себя расходы по обучению — теперь уже не Леньки, а Леонида Решкова — сперва в гимназии, затем — в университете Святого Владимира.

Говоря обо всем этом, Автор находит нужным отметить, что ведшееся полицией расследование было явно поверхностным и никак не раскрывало психологических мотивов совершенного преступления. Так, в частности, осталось непонятным, почему Леонид Решков, уже студент, ставший почти своим для полковника и полковником введенный в круг своей семьи, дочери Ирины и сына-кадета Владимира, а через эту семью и в мир настоящей культуры, вдруг убил… откажемся от слова «благодетель»… убил просто хорошего человека, желавшего из Леонида Решкова сделать такого же хорошего человека.

Всё это отвергает предположение о мести, как мотиве убийства. Было, видимо, что-то другое, не до конца раскрытое, хотя в следственном материале есть намек, что студент-убийца добивался любви девушки Ирины.

Этот мельком отмеченный в материалах следствия эпизод не привлек внимания полиции. Выдвинув версию мести, она, в дальнейшем, свое обвинение строила именно на таком мотиве. В действительности всё было значительно сложнее. Допустив же вероятность мести, корни ее надо было искать в душе Решкова, в которой наследственность подготавливала почву для возможных в будущем преступлений.

Полиции не удалось довести до конца «Дело об убийстве полковника Мовицкого». Наступил февраль 1917 года, и студент Леонид Николаевич Решков не только не предстал перед судом, но весьма торжественно — под звуки Интернационала — покинул тюрьму с документом, что он «революционер-террорист», революцией вырванный «из рук палачей».

С бумажкой, подписанной «Комитетом восставшего народа» появился в Москве Леонид Решков, сперва не особенно афишируя свою революционность. Потом, убедившись, что нечего опасаться раскрытия его подлинной «террористической деятельности», он, опять облачившись в студенческую тужурку, окунулся в бурное море заседаний и митингов. Совсем еще недавно находившийся в тюремной камере, в которой по прямой линии можно было сделать не более семи шагов, Леонид Решков наслаждался свободой передвигаться в любом направлении, появляться в повсеместно возникающих политических организациях, в которых с уважением относились к документу, подтверждающему, что предъявитель его, то есть Леонид Николаевич Решков, «революцией вырван из рук палачей».

Он, как будто, нашел свое место в жизни, и дальнейшее ему уже казалось простым и ясным. Оставалось лишь сойтись с теми, кто в эти суматошные дни подготовки к Учредительному Собранию митинговал, так думал Леонид Решков, и исчезнет та страшная пустота, с которой он не мог расстаться.

Но с кем сойтись? Трудность выбора потрясла его. Трезво смотря на самого себя, зная себе цену, он, с удивившей его самого брезгливостью, отодвинулся от большевиков только потому, что увидел в них своих родных братьев по нравственной нечистоплотности и примитивно-наглой демагогии.

Мысль о «родных братьях» его смутила.

«Это Кант, — сказал себе Леонид Решков, — говорил о двух вещах, удивлявших его: о звездном небе над нами и о нравственном законе внутри нас».

Звездное небо, признал Леонид Решков, существует и для него. А нравственный закон? Его не построишь только на прочитанных книгах и не втиснешь в студенческую тужурку.

Леонид Решков сделал попытку примкнуть к меньшевикам. Во имя идеи? С верой в их дело? Об этом он не думал. Его влекла к себе их интеллигентность, отблеск той культуры, душевности, всего того, чем был богат мир, в котором жил полковник Мовицкий.

Счастливая случайность свела его с видным меньшевиком-интернационалистом Юлием Мартовым, а, затем, и с его друзьями. Произошло несколько встреч, и вот уже Леониду Решкову показалось, что он принят ими, включен в круг их интересов, и дальше пойдет только с ними.

Вдруг и сразу всё рухнуло. Хотя нет: не вдруг и не сразу. Исподволь, постепенно, но неотвратимо, углублялась пропасть между Леонидом Решковым и Юлием Мартовым. Леонид Решков, наконец, понял, что он и Юлию Мартову и его друзьям духовно чужд. Да, они, в этом был уверен Леонид Решков, признают его студентом, считают умным и начитанным человеком, но смотрят на него глазами пренебрежительной настороженности.

Леонид Решков опять очутился в пустоте. Теперь уже признав обреченность своих попыток слиться с жизнью, он вернулся к старым зловещим мыслям о том, что ни при каких условиях не сможет спастись от самого себя, и навсегда останется Леонидом Николаевичем Решковым.

На площадях, в залах театров, на углах улиц со всё возрастающим азартом шумел и митинговал народ. Мимо всего этого торопливо и мрачно проходил Леонид Решков, упрямо думая о выпавшем на чью-то долю счастье одиночества.

«В какой-либо комнатушке», — сказал он себе, так и не замечая, что революция Февраля приближается к закату и что назревают новые, грозные события.

Когда первые попытки нанять хотя бы угол не увенчались успехом, он криво усмехнулся, подумав что похож на больную запаршивевшую собаку, которая ищет нору, чтоб там затаиться и околеть. Между прочим, к мысли о собаке, о сравнении себя с собакой, — он возвращался не раз, и не только в эти дни, но и в том будущем, которое начнется когда-то потом.

В угнетенном состоянии он однажды попал в Левшинский переулок и столкнулся со стариком, согласившимся сдать ему комнату при условии, что плата будет не в «керенках».

Леонид Решков перебрался в Левшинский переулок, на который даже захудалые извозчики смотрели с подозрением. Достаточно было, например, сказать: «В Левшинский!», извозчик хмурился, изучал седока, решая сложный вопрос: заплатит «барин» или сиганет с пролетки в одну из таинственных подворотен.