Владимир Шаров - «Мне ли не пожалеть…»

Зэки видели смерть вохровцев и были потрясены ею. Они поняли, что это самое настоящее чудо, поняли, что спасены, и будто кто их научил, как один, опустились на колени и вознесли Богу благодарственную молитву. Впрочем, спустя несколько дней настроение их изменилось: вконец оголодав, они начали подступать к отцу Иринарху, ругая его непотребными словами. В лагере, откуда он их увел, говорили они, им было лучше: там каждого хоть худо, но кормили. Сделавшись словно звери, они хватали его за ватник, кляли на чем свет, грозились убить. С трудом от них отбившись, он ушел на другую сторону острова, густо заросшую саксаулом и акацией. Оставшись в одиночестве, он встал на колени и долго молился Господу. Он просил Бога помочь тем, кого он привел, иначе зачем Ему было проводить их через эти воды, если они все равно должны погибнуть?

Рядом с тем местом, где молился, он устроился и на ночлег, наутро же, вернувшись к зэкам, застал их, собирающих на песке манну небесную, которую никто в этих краях никогда прежде не встречал. С тех пор повелось: шесть дней они собирали манну, причем в шестой с неба ее выпадало вдвое против остальных, седьмой же день — воскресенье — так им было привычнее — был днем полного отдыха. Впрочем, и в воскресенье они все равно делали свои маленькие зэчьи дела; шили, штопали, мастерили… Отец Иринарх смотрел на это сквозь пальцы.

Позже они перебрались на соседний остров, где нашли заброшенный рыбачий поселок. Здесь еще сохранитесь несколько старых саманных домов, сараи с рассохшимися лодками, которые все же удалось починить и пустить в ход. Нашли и остатки сетей, их связали, залатали дыры и теперь каждый день выходили в море ловить рыбу. Вообще жили они так: вставали по-лагерному, на рассвете, потому что позже, когда солнце поднималось выше, манна таяла и собрать ее было невозможно. Насытившись, грели кости, зарывшись в уже горячий песок, досыпали.

Через полгода они оправились и, словно лагеря никогда в их жизни не было, день напролет играли, резвились как дети, купались, ныряли, сталкивали друг дружку в воду, наперегонки гонялись на лодках. Зэки постарше делали себе из булавок крючки, из сетей же и шмотков верблюжьей шерсти ссучивали леску и ловили рыбу. Среди тех, кого привел сюда отец Иринарх, нашелся даже археолог; окрепнув, он на месяц-другой увлек чуть ли не всех раскопками небольшого кургана, бывшего на острове. Правда, золота в нем не оказалось: или его вообще не было, или, как говорил археолог, курган разграбили, еще в древности — и зэки, сразу разочаровавшись в его науке, бросили археолога копать одного.

Так, питаемые Господом, беззаботно, будто птицы небесные, они жили до весны сорок второго года, когда отец Иринарх сказал им, что все — искус окончен: несколько дней они должны поститься, не есть ничего, кроме манны, и ту — раз в день, а потом он поведет их в пустыню, где они должны будут предстать перед Господом. Он сказал им, что они — народ, который Господь вывел из рабства, ради которого творил чудеса, народ, который Он спас; теперь пришло время, когда Господь решил заключить с ними Завет, сделать их Своим народом.

Передав им это, отец Иринарх поплыл на лодке на первый остров, куда призвал его Господь, они же, оставшись одни, вдруг вспомнили, что они зэки, вспомнили все, чему научила их лагерная жизнь. Они были тертые, дошлые люди, и, конечно, они сразу поняли, что значат слова отца Иринарха. Даже если он говорил правду и Господь действительно творил ради них чудеса, а теперь был готов заключить с ними Завет, они не хотели идти к Нему в пустыню. И из-за себя, и из-за своих детей они не хотели, боялись становиться евреями.

Тем же вечером один за другим они начали исчезать с острова. Они или вплавь перебирались на соседние, или на лодках уходили прямо на материк. В стране из-за войны все тогда пришло в движение и для человека из России затеряться в Средней Азии было проще простого.

Позже, через несколько лет и даже после пятьдесят шестого года, когда все они были уже амнистированы и никому ничего не грозило, встречаясь ненароком или на базаре, или на улице, или в поезде, они никогда друг с другом не заговаривали, будто и не были знакомы. И детям своим о том острове они тоже никогда ничего не рассказывали, если же кто спрашивал, отвечали, что лагерь, в котором они отбывали срок, был очень тяжелым и выжили они чудом. Каждый понимал это как хотел.

В 1937 году полный провал коллективизации, организованной Сталиным и поддержанной эсерами, был уже очевиден всем. Сталин в это время практически отошел от власти, а большинство в политбюро впервые после нэпа снова вернулось к скопцам. Ими и была высказана мысль о необходимости покаяния партии, затеявшей этот безумный эксперимент, покаяния не только перед Богом, но и перед народом. В это время несколько скопцов вспомнили о сыне Бальменовой — Алексее, и на одном из заседаний ЦК было сделано предложение, сразу же единогласно поддержанное эсерами, что, возможно, он — Христос — согласится взять на себя и этот грех, и тогда естественным путем возглавит политбюро и страну на ее пути к спасению.

После заседания ЦК, НКВД было поручено выяснить возможность убедить Алексея взять на себя этот крест. Ничего сверх. Во все, так или иначе касающееся взаимоотношений Алексея с Богом, и главное, в его решение пойти дорогой Спасителя, НКВД вмешиваться не было дозволено ни под каким предлогом. Он сам должен был захотеть прийти в мир, чтобы пострадать за него и спасти его. Тогдашнему главе НКВД Ежову это было разъяснено чрезвычайно жестко, и у нас нет ни малейших оснований предполагать, что он хоть раз превысил свои полномочия.

В результате долгих совещаний, анализа и экспертиз десятков планов было все же решено, что ЦК имеет право попробовать помочь сыну Бальменовой вырваться из привычного порядка вещей и круга лиц, и это не может быть сочтено вмешательством в Промысел Божий.

Сын Бальменовой давным-давно мечтал поехать с археологической партией в Среднюю Азию. Там друг Крауса Югорский (некогда он тоже был эсером, но, как и Краус, отошел от движения) копал на территории бывшего хорезмского ханства большое средневековое городище — Топрак — Кала. В свое время Югорский обвинялся в узбекском национализме, пробыл в лагере три года, затем по амнистии был отпущен, правда, в обмен на подписку о сотрудничестве с «органами». В рамках этого сотрудничества ему было предложено взять Алексея на осенний сезон с середины августа по середину ноября к себе в экспедицию.

В Среднюю Азию Алексей попал пятого августа тридцать седьмого года, и все наиболее важное, что с ним там происходило, нам известно по отчетам сразу нескольких агентов, работавших независимо друг от друга, даже ничего друг о друге не знавших.