Наталья Арбузова - Тонкая нить (сборник)

По своей Нижегородской ветке Курской дороги ездит со мной тень покойного друга Венички, каким лежал он на диване в последний свой год – с больным горлом, разрезанный, завязанный, худой и непривычно ласковый напоследок. Долгие годы он сердился, что я к нему хожу не по чину, без бутылки. Потом уж я махнула рукой его беречь и стала носить что положено. Он на радостях подарил мне книгу стихов Батюшкова, до коего был большой охотник, с надписью: «Наташе в знак окончания многолетних недоразумений». И вот я считаю станции, главы его книги, и вся меня окружающая, его отпустившая жизнь – ходячее недоразуменье. По-прежнему на обеих дверях тамбура нацарапано одно и то же вечное краткое слово. И книжка Батюшкова у меня намертво, а мою «Сагу об Иёсте Берлинге» он когда-то обменял на бутылку пива.

Теперь КГБ называется «федеральная служба безопасности». Я знаю это потому, что она меня пропихнула в дворянское собранье. Смех смехом, а дед мой, бывший предводитель дворянства Орловского уезда, был расстрелян в феврале 38-го после целого года допросов, за несколько дней до своего восьмидесятилетия. Грех истязать и убить кроткого старика. Но вот пять лет тому назад орловский Тургеневский музей мне прислал вырезку из местной газеты – статью «Обреченный» о деятельности и мученичестве деда.

С Тургеневским музеем у меня дружба, они ко мне пишут, ездят и звонят. От них я знаю, что незадолго до ареста, в 36-м году, дед подарил государственному литературному институту подлинные письма Пушкина к Петру Киреевскому, архив которого принадлежал ему, позднему славянофилу, автору книг о братьях Киреевских и Алексее Степаныче Хомякове.

Я, не будь глупа, написала на адрес «Орловской правды» письмо к автору статьи, прося у него копии архивных документов, которыми он руководствовался. Редакция простодушно ответила, что передала мое письмо автору в органы госбезопасности. Копии архивных документов были мне присланы уже с печатью «федеральной службы». Я отнесла эти красноречивые бумаги в герольдию дворянского собрания. Там были несколько шокированы источником моих сведений. Но я предъявила вырезку из газеты и письмо редактора на бланке. Недоуменье улеглось, и после представленья метрических и брачных свидетельств до седьмого колена меня приняли в дворянское собранье.

По Веничкиной и моей дороге ходят поезда в Нижний Новгород, он же Горький, он же Сахаров. На них я езжу к детям на Ветлугу.

Свой первый, позднее сгоревший дом там Митька купил «по слову». Его жены Ленки дед преподавал математику в гимназии города Варнавина. Сохранились фотографии: гимназисты с учителями и батюшкой в рясе; гимназисты катаются на лодках по Ветлуге. А вот город не сохранился – теперь это село Варнавино. Слово за слово Ленка подзадорила Митьку. Тот доехал до Нижня Новгорода, дальше до станции Ветлужской по дороге на Вятку. Прошел пешком от Варнавина четыре версты до умирающей деревни Бердничихи, где из сорока дворов осталось четыре. Залюбовался с «угора» – с высокого берега – уходящими до Урала лесами и не сходя с места купил никому не нужную избу. С тех пор как я там побывала, у меня будто другие глаза вставлены. Я всё горевала, что де езжу в Эстонию да на Кавказ, а России-то не вижу. Дети, которые умнее меня, сразу взяли быка за рога.

Места раскольничьи, про них писал Мельников-Печерский. Вот те леса, вот те и горы. Вот те и нестеровская картина – мужик в картузе с высокого берега смотрит за реку, закинув голову, а рядом сидит согбенная женщина в платке. Возле деревни овраг по прозванию «поповский», там живет волк и таскает туда поросят. У меня отец вятский, у Ленки и вовсе варнавинский. У моих внуков «дмитриевичей» тамошние гены с обеих сторон. То-то они там прижились, любо-дорого! Ну, отдохнули – пойдем дальше вдоль по каторге, по страшной нашей истории.

На советские выборы я никогда не ходила, всегда не ленилась взять открепительный. Однажды попробовала не взять – мелкий бес пришел за мной и пригласил. Сидел на лавочке под окном, пока я оделась, и осуществил привод. На постсоветские выборы я ходила через два раза на третий, по настроенью, но никогда не ходила под чьим-либо нажимом. Были одни веселые выборы, второй тур ельцинско-зюгановских. Мы заявились на избирательный участок в деревне Звернихе на Ветлуге – Митька, Ленка, я и двое их друзей. Последние трое проголосовали по открепительным, а Митька с Ленкой – без документов, на правах местных жителей. Итого пять голосов в плюс.

Мне думается, что во время этой последней ельцинско-зюгановской схватки многие почувствовали, сколь опасно вверять судьбы отечества мнению большинства. Может быть, где бы и подтасовали, да лих не давали международные наблюдатели. А печальный пример Германии всем известен.

Вице-предводитель дворянского собранья Вадим Олегович Лопухин ездит в Мадрид, держа связь с Марией Владимировной и Георгием Михайловичем Романовыми. Однажды ему случилось спросить испанского рабочего, что он думает о монархии. Тот ответил радостно: «Власть должна быть красивой!» Это чисто испанская мысль – о великолепии власти. Я монархист, я монархист!!!

Я, наверное, буду ездить по своей Нижегородской ветке на протяженье всей книги, как Марсель Пруст по неторопливой железной дороге вдоль побережья в Бальбеке. Езда без билета в советском транспорте освящена обычаем в не меньшей степени, нежели кража капусты с поля или стаканов в столовой. Однако когда я однажды увидела в электричке контролеров с резиновыми дубинками, то решила, что смерть моя пришла. Сейчас я освоила следующую стратегию. Можно сидеть, читать, писать, но если образовался направленный поток людей сквозь вагоны, необходимо взять свои меры. Если «они» уже близко, а цель твоего путешествия – еще нет, тебя могут загнать в последний вагон и там настичь. Нейди вместе со всеми, мой почтеннейший читатель, поступи иначе. Стой смело в тамбуре своего вагона, который поближе к надвигающейся опасности. Гляди через стекло навстречу ей. Когда недруги придут в соседний вагон и проверят билеты в ближайшем к тебе тамбуре, они уйдут в вагон, а ты проникнешь в покинутый ими тамбур. Там ты будешь стоять лицом к двери с нацарапанным на стекле ругательством, доколе они не пройдут мимо тебя в вагон, откуда ты явился. Тогда иди, садись и пиши дальше.

Редко когда и где люди так радовались приближенью старости, как в нашем отечестве и в наше времечко. Пока же у меня не было пенсионного удостоверенья, я раздвигала сильными руками заслонки в метро и проходила. Иной раз они били меня по ногам, всегда в одно и то же место. Но время всё лечит, в том числе и мои хронические синяки в буквальном и переносном смысле.