Александр Смит - Божественное свидание и прочий флирт

Ближайшее селение находилось на расстоянии десяти миль, в том месте, где на пересечении дорог, ведущих на юг к Лимпопо и к южноафриканской границе, было несколько магазинов. Там располагалась миссионерская школа с двумя немецкими священниками и несколькими африканскими преподавателями, и неподалеку — маленький золотой рудник, последняя работающая в этом районе шахта. Вокруг самой школы среди кустарника оставались старые выработки более ранних шахт, опасные, неприкрытые стволы и туннели, некогда проложенные в твердой красно-белой земле.

В связи с женитьбой Майкла переселили в напоминающий барак, длинный, низкий дом для младшего персонала неподалеку от поля для игры в регби. Это бунгало было здесь одной из самых ранних построек, и, по мнению коллег, оно могло послужить первой ступенькой в решении жилищного вопроса семьи. Как только начинало пригревать утреннее солнце, крыша из рифленого железа громко возражала против стягивающих ее болтов; ванна — древняя бадья на лапах с когтями, принесенная из разрушенного дома в Булавайо — была неудобной изначально, а в кухне постоянно наблюдалось нашествие муравьев. Впрочем, Энни в силу своего характера относилась к этому стоически и привела всех в изумление, сказав, что предпочтет остаться здесь, даже если появится дом получше.

Майкла быт, похоже, вообще не волновал. Он проклинал муравьев, подсыпая им недействующие яды, и сожалел о том, что веранда впускает солнечные лучи в самое неподходящее время, но для него дом был тем местом, где можно есть и спать, а не воплощать свои фантазии или эмоции. Он превратил смежную со спальней комнату в кабинет и там писал письма или заполнял бланки отчетов на каждого мальчика; остальную часть времени он всегда, казалось, был в школе или в гостях у других сотрудников.

Энни изо всех сил старалась создать уют в доме. Она читала книги по домоводству и шила занавески на окна; часть мебели заменила той, что подарили родители, украсила стены картинами из маленького художественного магазина в Булавайо. В основном это были репродукции Констебля и Тернера — символ той культуры, к которой, как все знали, принадлежали Энни с Майклом и которая стала причиной их пребывания здесь, в Африке, но под горячим куполом неба среди клубов пыли она казалась такой далекой, такой неправдоподобно красивой.

Майкл почти не замечал картины; они его не тронули. Если он когда-либо решится определить свой идеал красоты, то им могли бы стать долина Мыса Доброй Надежды на фоне высоких голубых гор и сельский дом внизу на склонах.

Семейную жизнь они обустраивали нелепо. Энни постоянно крутилась по дому и больше ничем не заполняла свои дни, хотя прекрасно знала, что наступит время, когда будут сшиты все занавески, а гостиная полностью украшена, и что тогда? Стряпней и уборкой кухни занимался повар-африканец; переложить ответственность за кухню на свои плечи было немыслимо. Тогда что же ей оставалось делать?

Она решила жить так, как другие жены. Женщины здесь были разделены на две группы: те, что постарше, которые вместе пили кофе по утрам и играли в бридж, и те, что помоложе, у которых были маленькие дети. Энни пробовала играть в бридж, но игра ее не увлекла, да к тому же ей никак не удавалось запоминать карты, вышедшие из игры. Она прекратила играть в бридж и стала общаться с молодыми мамами; но их заботы казались ей второстепенными, да и они ждали, когда Энни забеременеет, чтобы разделять их интересы.

Самым нежеланным днем недели было воскресенье. В будние дни Майкл мог с головой погрузиться в свои школьные обязанности и найти повод сбежать из дома; по субботам он проводил спортивные соревнования для мальчиков, что позволяло ему уйти на весь день, и занимался далекими от школьных игр делами в Булавайо. Но в воскресенье по школьной традиции мальчики либо оставались в общежитии, предоставленные самим себе, либо отправлялись в поход по окрестностям. Она сидела дома с Майклом, читая или слушая его отчеты, вскоре ему становилось не по себе, и он уходил на прогулку. Как-то она предложила ему свою компанию и один раз пошла вместе с ним, и еще раз, но затем поняла, что ему хочется побыть одному. Он убегал вперед и потом, не скрывая раздражения, ждал, когда она его догонит. Она перестала гулять с ним, сидела обычно на веранде, листая журнал или разгадывая кроссворд из «Хроники Булавайо», и с нетерпением ожидала его возвращения. Она нуждалась в присутствии Майкла, даже если он, казалось, был безразличен к ее обществу. Она любила просто сидеть и смотреть на него, наслаждаясь его красотой. Он был для нее красивым животным — молодой рыжевато-коричневый лев, или, возможно, леопард, который бродит по ее жизни всегда настороже. Его отчужденность она воспринимала не иначе как возмужание, непохожесть и не смела даже надеяться, что он угомонится подобно домашнему коту.

Не дождавшись приглашения, ее родители все-таки решили их навестить. По возвращении в Булавайо из медового месяца ей довелось с ними увидеться, но несколько недель спустя она уже не спешила звать их к себе домой. Теперь у нее была своя, взрослая жизнь, и они войдут в нее скорее как гости, а не как родители.

Она устроила все так, чтобы родители приехали на ужин в субботу и переночевали перед тем, как утром возвращаться на ферму. Они приехали на машине, полной подарков; всякий хлам для дома, вяленое мясо куду (винторогой антилопы), которую отец подстрелил на ферме, книги ее детства, надписанная ею Библия, приз за участие в соревнованиях по плаванию, альбом о балете. Она посмеялась над этими памятными сувенирами, но втайне была довольна.

Вечером они вчетвером сидели на веранде. Беседа в основном шла о доме и школе. Отцу Энни хотелось узнать подробности судьбы тех проектов, в которых он когда-то участвовал как директор школы: новые учебные корпуса, расширение игровых полей, новый директорский дом. После ужина, когда заговорили о друзьях семьи, которых Майкл не знал, беседа потеряла для него смысл. Какое-то время он слушал общую болтовню, а потом, сославшись на усталость, отправился спать.

— Скажи, ты счастлива в роли замужней женщины? — спросил ее отец. — У тебя все ладится?

Она старалась не смотреть ему в глаза.

— Конечно. Все совершенно иначе. Этот дом, это место, все…

— Но ты счастлива? — упорствовал он.

Тогда вмешалась мать.

— Ну конечно же счастлива. Просто все для нее по-другому. По-новому.

— Прости, — сказал отец, улыбаясь. — Я только хотел понять, все ли в порядке. Мне небезразлична жизнь моей девочки. В этом нет ничего предосудительного.

Он натолкнулся на неприязненный пристальный взгляд жены и отвел глаза в сторону.

— Прости, милая. Я не хочу ничего выпытывать. Наша семья теперь стала такой крошечной… Ты — наша самая большая драгоценность… — Он умолк. Воцарилась тишина.