Патрик Макграт - Приют

Однако меня не удивляет, что Стелла не покидала Эдгара. Думаю, несмотря ни на что, она продолжала его любить или уверяла себя, что любит, а женщины в этом отношении упорны. Она сделала выбор, уехала к нему по доброй воле, и было немыслимо возвращаться домой из-за того, что он заболел и перестал отвечать за свои поступки. Удивляюсь, что она могла не придавать значения угрожающим признакам надвигающегося буйства. Я поражаюсь силе ее самоотречения, способности не думать о том, на что он способен. Даже видя его работу, Стелла не чуяла опасности, в которой находилась.

Однажды чуть свет ее разбудили крики за окном. Эдгар спал рядом. Стелла поднялась, накинула халат и спустилась в мастерскую, открыла ставни, впустила в комнату бледный осенний свет, закурила и стала прислушиваться к тому, как оживает рынок. Глина, как всегда, была прикрыта влажными тряпками, и Стелла, поддавшись порыву, стала снимать их. То, что она увидела, было уродливым, ужасающим. Ее странно вытянутые, но узнаваемые голова и плечи были теми же, что она видела последний раз, но яростно искромсанными, исколотыми инструментами и пальцами. Однако вместо того, чтобы покинуть это место, бежать со всех ног, она вернулась в постель и обняла Эдгара.

Потом Эдгар стал прежним, у него снова появилась страсть, а затем нежность. Секс, по словам Стеллы, стал довольно мучительным. Менструальный цикл нарушился, она даже как-то подумала, что забеременела. Я спросил, нуждалась ли она в медицинской помощи, но Стелла ответила, что нет. Она сама заботилась о предупреждении беременности и почти не тревожилась. Гораздо больше ее тревожил Эдгар. Когда его подозрительность исчезала, когда он доверял ей, когда снова становился самим собой, Стелла не жалела ни о чем. При малейшей его отзывчивости она капитулировала. Ей хотелось любить его, и ничего больше; воля ее сломилась, гордость исчезла.

Если только у них будет достаточно времени, думала она, все наладится. Если только Эдгар не совершит чего-то неразумного. Но увещевать его было очень трудно. Во всех газетах публиковали его, а не ее фотографию, гневно отвечал он; разыскивают его, упрячут обратно в палату его, а с ней ничего не случится, она вернется обратно к Максу. Стелла больше не спорила с Эдгаром, когда он говорил, что у нее есть возможность вернуться к мужу; незачем было злить его еще больше.

А скучала ли она по Максу?

Никогда, ответила Стелла. Она, конечно, думала о нем, но утверждала, что не испытывала ни малейших сожалений; естественно, при этом ревность Эдгара, мысль, что она стремится вернуться к Максу, воспринимались как жестокая несправедливость. Нет, к Максу Стелла не питала никаких чувств. Она сказала, что, будь Макс полноценным мужем, ничего подобного не случилось бы, она бы не испытывала ни внутренней пустоты, ни полового голода, не нуждалась бы в том, что предлагал Эдгар и от чего она не могла отказаться, хотя теряла при этом все – ребенка, дом, определенное место в мире. Макс казался теперь ей бездушным, бескровным существом, ведущим себя по отношению к человечеству как энтомолог, насаживающий людей на иглы в стеклянных ящиках с этикетками внизу: этот помешанный, этот истерик. Лишь покинув Макса, сказала Стелла, она поняла, чего лишалась из-за него, и ненавидела мужа за то, что он довел ее до такого отчаяния. Что ждало ее в будущем, она не знала, но думала, что ей остается лишь держаться до конца.

Однажды, позируя Эдгару, Стелла спросила, лепил ли он в глине голову Рут Старк.

– Неудачно, – ответил Эдгар, не нарушая ритма работы.

– Почему?

Он был сосредоточен на глине и не отвечал несколько секунд. Когда все же ответил, тон его был неуверенным:

– Из-за всех тех мужчин. Я не мог пробиться сквозь них.

– К чему?

– К тому, как она выглядела.

– А-а. – Стелла помолчала. – К ее облику, – сказала она.

– Я пытался лепить другую женщину, но ее голова тоже не удалась. Я не хотел знать, что она представляет собой, хотел только видеть, как она выглядит.

– Как воспринимала это Рут?

– Что?

– Другую женщину.

Эдгар негромко фыркнул.

– Была очень недовольна.

– И?

Снова молчание.

– Я сказал, что если ей не нравится, то может убираться.

– Был у тебя секс с той женщиной?

Тут Эдгар перестал работать и воззрился на Стеллу, держа в пальцах деревянный шпатель. Усмехнулся ей.

– Нет.

– А ты хотел этого?

– Нет! Хотел только сделать ее треклятую голову в глине!

Потом Стелла сочла, что появляются хорошие предзнаменования. Она ежедневно читала газеты, и упоминаний об Эдгаре не было уже несколько недель. О ней ни разу не вспомнили и, разумеется, не печатали ее фотографий. Стелла догадалась – мы не хотим разглашать, что жена заместителя главного врача была любовницей беглого пациента и уехала к нему. Это было бы поистине сенсацией, а именно сенсаций и шумихи Джек и все мы старались избежать. Да, мы замалчивали эту историю, и, с точки зрения Стеллы, это работало на них с Эдгаром. Это был прогресс.

Потом опять появился Ник.

Дорогой Ник. Стелла привязалась к нему, долговязому, тощему, серьезному. Ник обычно давал Эдгару деньги. У него был – невесть откуда – какой-то скромный доход, и он не скупился. Мало того, видя, в каком положении находятся Эдгар со Стеллой, он снял небольшую квартиру в Сохо, чтобы не мешать им. Увидя его снова, Стелла обрадовалась. Думаю, Эдгар тоже, на свой лад; он понимал, что начинает терять над собой контроль, и, думаю, это пугало его. Без меня работа была для него единственным спасением, единственным, что придавало какую-то осмысленность и цель его существованию. Теперь он отдалялся от Стеллы, так как все больше мучился подозрениями и, хотя гнал эти мысли, они омрачали его разум, окутывали завесой страдания и сомнений, редко позволявшей ясно видеть Стеллу. Ясно видел он ее, лишь когда работал.

Эдгар продолжал лепить ее голову, и обезображивание, вызванное уколами и порезами, явилось определенной стадией в эволюции скульптуры. Он с радостью показал Нику, что делает, и Стелла увидела, что голова теперь кажется и ее скульптурным портретом, и своеобразным повествованием о его все более сложных и мучительных отношениях с нею; она подумала, что это патология в глине. Ник сразу понял, что Эдгар создает нечто значительное. Увидя его реакцию, Стелла подумала: возможно ли, что все пережитое ими было лишь толчком, необходимым любому серьезному художественному замыслу? Без страдания нет творчества; чем глубже страдание, тем лучше произведение искусства, так ведь? Они слишком много выстрадали ради этой головы, подумала она, а потом задалась вопросом: предпочла бы она вместо этих страданий вернуться в гостиные, где задают тон жены и матери психиатров? Нет. Стелла почувствовала благодарность к Нику за то, что он привел ее к осознанию этого, поняла, что они с Эдгаром слишком много времени провели наедине друг с другом и, пожалуй, все дело в этом. Ник внес разнообразие в их жизнь. Напряжение резко снизилось.