Бернар Клавель - Сердца живых

Уже совсем рассвело, когда Верпийа различил слабый звон на другом конце провода. Не оборачиваясь, он приказал:

— Ритер, ты быстро строчишь, пойди-ка сюда: если надо будет, запишешь приказ.

— Его тут нет. Он дрыхнет.

— Мерзавец! — вырвалось у сержанта.

Верпийа редко выходил из себя. Он никогда не ругался, и солдаты почувствовали, что сейчас перед ними совсем другой человек.

— Пусть немедленно сойдет вниз! — вскипел сержант. — А пока ты, Дюбуа, бери блокнот, карандаш и садись рядом.

Верпийа соединился наконец с канцелярией части; переговорил с дежурным, и тот попросил его обождать: капитан разговаривал по другому телефону. Наконец капитан освободился и ответил. До Жюльена доносился его отрывистый голос, но слов нельзя было разобрать. Разговор был короткий. Сержант только время от времени повторял:

— Да, капитан… Понятно, капитан…

Повесив трубку, он медленно повернулся к солдатам. На лбу у него блестели капельки пота, и он вытер его тыльной стороной кисти. У сержанта было такое напряженное лицо, что Жюльен не мог понять, засмеется сейчас Верпийа или заплачет.

— Все правильно, — сказал сержант. — Вчера утром они напали на Северную Африку. Нам приказывают никуда не отлучаться и быть наготове: полная укладка, оружие и боеприпасы.

Солдаты помолчали, потом послышался ропот, и все разом заговорили. Наготове? Придется уходить? Или драться? С кем? Против кого? А главное чем?

— Боеприпасы! — крикнул Тиссеран. — Ты что ж не сказал капитану, что у нас их нет?

— И то верно, надо было сказать.

— Позвони еще раз, пусть пришлют.

Завязался спор. Но капитан предупредил сержанта, что телефоном надлежит пользоваться только в самых срочных случаях, чтобы не перегружать и без того перегруженную сеть.

— Считаешь, что это не срочно? Ведь нам даже винтовки зарядить нечем!

— А ты с винтовкой и обращаться-то не умеешь.

— Они все заржавели.

— Может, их почистить?

— Ты хоть понимаешь, о чем говоришь, мой милый?

Сержанту пришлось повысить голос, чтобы восстановить тишину. Лорансену удалось наконец поймать станцию, передававшую сводку новостей. Все замолчали. Послышалось несколько тактов военной музыки, потом зазвучал мужской голос:

— Вчера американцы и англичане совершили нападение на нашу Северную Африку. Наши войска дали им отпор, глава государства, маршал Петен, заклеймил эту агрессию и отдал приказ оказать сопротивление. Наши моряки и солдаты героически сражаются…

Сводка была краткой; когда она закончилась, все поглядели друг на друга. Теперь стало совершенно ясно, что сообщение о боевых действиях в Северной Африке не пустой слух и что подняли их среди ночи не по ошибке и не из-за ложной тревоги.

— Не кончилось бы все это, как в Дьеппе, — проговорил Лорансен

— Нет, на сей раз дело серьезное.

Никто не знал ничего определенного, но спор опять возобновился. Солдатам хотелось поговорить, разобраться в происходящем, представить себе подробности событий, о которых они ничего толком не знали.

В восемь утра Верпийа выписал командировочное предписание Тиссерану, тот пошел на почту и вскоре возвратился с газетой. Вся первая полоса была посвящена высадке союзников в Северной Африке. Все началось с воздушной бомбардировки военно-морской базы в Касабланке и с морского боя между французскими и английскими линкорами и эскадренными миноносцами. В газете также подчеркивалось, что французские войска доблестно сражались, однако упоминалось и о том, что в Марокко началось повстанческое движение. Эта новость привлекла внимание солдат.

— Все это так, но тут пишут, что движение подавлено.

— Писать-то пишут, да, может, это и неправда.

— Так или иначе, это доказывает, что отнюдь не все склонны слепо идти за Петеном.

— Ну, Петен еще, может, отдаст нам приказ атаковать бошей.

Все утро прошло в лихорадочных и бесконечных спорах и в ожидании новых известий, которых не было.

После обеда по телефону позвонил лейтенант, помощник капитана, и предупредил, что в любую минуту — днем и ночью — может быть получен приказ об отходе. Персоналу разрешено отлучаться с поста наблюдения только в случае крайней необходимости, число дежурных следует удвоить, солдатам и унтер-офицеру надлежит спать не раздеваясь.

Когда сержант зачитал это распоряжение, послышались взрывы смеха и негодующие возгласы:

— Играют в солдатики! Как в кино!

— Они, кажется, вообразили, что находятся на фронте! Дурачков из нас строят.

Однако по-настоящему никто не злился, солдаты препирались больше по привычке, чтобы убить время; обстановка таинственности, завеса, чуть раздвинувшаяся над неведомым будущим, — все это возбуждало. Люди не знали, что их ждет впереди, но дверь в грядущее слегка приотворилась, и на них повеяло романтикой приключений.

— Может, нас погрузят на суда, — сказал Каранто, потирая руки. — И отправят в Марокко сражаться против янки. А мы возьмем да и перейдем на сторону американцев.

— Держи карман шире! Так тебе офицеры и дадут сбежать!

— Обязательно перейдем. Все перейдут. Во главе с офицерами. Кто, по-твоему, нас удержит?

— Как же, надейся на офицеров. Больно им надо переходить на сторону союзников. Они только об одном думают — о нашивках. Окопались себе здесь, в тылу, их и с места не стронешь.

— Они нас уже продали в сороковом и опять продадут.

— Кого это продали? Тебя, что ли? Да у тебя в сороковом году еще молоко на губах не обсохло!

Когда перебранка усиливалась, вмешивался сержант и охлаждал спорщиков. По радио и по телефону поступали только неясные сведения, и солдаты старались догадаться по ним об истинном положении вещей.

Жюльен думал о Сильвии. Волнение товарищей заражало его, но мысль о девушке мешала ему по-настоящему разделять проснувшуюся в них надежду. Что будет с Сильвией, если он уедет? А пока надо найти способ повидаться с нею. В шесть вечера она придет в парк Бригибуль, и Жюльену была нестерпима мысль, что девушка напрасно прождет его. Между тем время шло, и становилось понятно, что запрет отлучаться с поста наблюдения отменен не будет. В пять часов Жюльен почувствовал, что ждать больше не может, и сказал сержанту:

— В шесть часов мне надо уйти.

— Нет, никто не уйдет, — отрезал Верпийа.

Голос его прозвучал спокойно, но твердо. Глаза из-под толстых стекол очков смотрели сурово. Жюльен вздохнул, немного помешкал, потом повторил:

— Мне непременно надо уйти.

Верпийа встал с места. Он побагровел.

— Черт побери! — взорвался он. — Вот к чему привела моя доброта! Вы теперь и подчиняться не хотите! Делаете, что вам в голову взбредет, а отвечать мне!

Солдаты приняли сторону сержанта.