Бернар Клавель - Сердца живых

Грязная каскетка, прикрывавшая плешивую голову дровосека, едва достигала груди фермера, которого старик покровительственно называл «малыш». Видно было, что ему не терпится спровадить Бандорелли, и он стал снова торопить его. Фермер достал из заплечного мешка два больших круга кровяной колбасы, покрытый глазурью глиняный горшок и высыпал в корзину картофель; потом перебросил пустой мешок через плечо, поглядел на Каранто, беспомощно пожал плечами и удалился. Не прошел он и десяти шагов по лужайке, как его фигура уже стала казаться серым расплывчатым пятном. Старик закрыл дверь. Окошко в лачуге было совсем маленькое, и сквозь грязные стекла едва просачивался свет, еще более печальный и серенький, чем в лесу.

— Мы сейчас опять разведем огонь и займемся твоим приятелем, — сказал дровосек.

В его голосе прозвучало что-то похожее на удовольствие, и, когда пламя, в котором весело потрескивали ветки, осветило лицо старика, Жюльен увидел, что он улыбается.

— Думаете, его удастся вылечить? Разве нам не потребуется помощь врача?

— Врача? — переспросил старик. — А где ты найдешь такого, что захочет сюда добираться? И такого, что станет держать язык за зубами? Не волнуйся. Выходим твоего дружка. Я таких больных на своем веку немало повидал Встречались мне случаи и потяжелее.

Они согрели воду, и дровосек положил на грудь Каранто большую тряпку, пропитанную горчицей. Потом с помощью Жюльена перевернул больного на живот и принялся ставить ему на спину банки. Разорвав газетный лист на небольшие квадратики, он поджигал их на свече и кидал в стеклянные стаканчики. Жюльен невольно любовался точными движениями старика, тем, с какой ловкостью тот держит банки между ладонью и тремя пальцами своей искалеченной руки. Попутно он объяснял Жюльену, что ухаживал не только за своим братом и односельчанами, но и за угольщиками, заболевшими в лесу. Старик смотрел на жизнь просто и естественно, а о смерти говорил так же спокойно, таким же обыденным тоном, каким говорил о том, что надо бы подбросить полешко в огонь, или о том, что дождю, видно, конца не будет.

— Если твоему приятелю суждено распроститься с жизнью, — объявил он, — ни один доктор больше меня не сделает. Разве только деньги сдерет. Знаешь, на войне надо рассчитывать только на себя. Вот увидишь, мы и сами управимся.

— Сколько мы вам хлопот причинили!

Старик покончил с банками. Накрыл Каранто одеялом и повернулся со свечой в руке. Он немного помолчал, а потом проговорил:

— Черт побери, раз уж у меня в доме люди, кто ж еще будет ими заниматься, как не я?!

Жюльену все больше казалось, что дровосек рад их присутствию. Старик непрерывно говорил о прошлой войне, говорил он и о нынешней, которая привела в его лачугу двух молодых солдат. Он только от Жюльена услышал, что американцы высадились в Северной Африке, и толком еще не успел разобраться в событиях. Но одно ему было понятно: неподалеку были немцы, он знал, что они опять находятся тут, рядом, и мысль эта волновала его. Старик в свое время сражался в Вогезах и теперь то и дело сравнивал Вогезы с теми горами, где они все трое сейчас находились. Он даже говорил об «укрепленных позициях», о «секторах» и толковал о сражениях, походивших на те, в которых он когда-то участвовал.

Пообедав, Жюльен и дровосек долго сидели возле очага. Из экономии старик задул свечу, и теперь только отблески пламени плясали на утрамбованном земляном полу, освещая их вытянутые ноги. Жюльен словно погрузился в оцепенение, а старый дровосек продолжал свой нескончаемый рассказ. Он вспомнил о том, что во время войны 1914 года какой-то местный крестьянин не захотел воевать и прятался на Черной горе. Жандармы так и не поймали его. Этого крестьянина арестовали только после заключения мира, когда он вернулся к себе домой. Бросили в тюрьму, но через несколько месяцев выпустили. А вот сам он, сказал старик, поступил как раз наоборот: почти всю свою жизнь провел в этом лесу и покинул его, только когда пошел воевать. И четыре года войны занимали в его памяти больше места, чем вся остальная мирная одинокая жизнь.

Выходит, всюду, в любом уголке земли, можно было встретить человека, отмеченного печатью прошлой войны, человека, который вспоминал о ней почти без злобы, без истинной скорби, человека, который еще отчетливо помнил войну, но относился к ней так, как относится к застарелому недугу больной, уже успевший с ним свыкнуться.

На следующий день дождь прекратился, однако гору все еще окутывали плотные серые облака. Временами резкий порыв ветра раздирал эту пелену, но и тогда невозможно было разглядеть ни небо, ни долину. Дровосек и Жюльен по-прежнему видели вокруг себя клубы белесо-серого тумана, они оставались пленниками этого блестевшего от влаги мира, где земля и деревья казались порой светлее небосвода.

Каранто лежал неподвижно, обессилев от жара. Однако потел он теперь меньше, и, когда его разбудили, чтобы напоить сладким настоем и липовым отваром, он спросил, где находится.

— Не тревожься, — ответил Жюльен. — Все идет как надо.

— Ты в доме ветерана прошлой войны, — вмешался старик. — Спи себе, об остальном мы позаботимся.

Положив на грудь больного свежий горчичник, дровосек сказал Жюльену:

— Ты тут побудь с ним. А мне за работу пора.

— Он сейчас ни в ком не нуждается. Я тоже с вами пойду.

Старик для вида воспротивился, но заметно было, что он доволен. И они отправились на лесосеку.

Погода стояла холодная. Ветви, за которые они брались руками, были покрыты капельками полузамерзшей воды. Чтобы согреться, Жюльен работал в полную силу. На земле валялась груда уже готовых вязанок, их надо было вытащить на дорогу, куда за ними приедет подвода. Старик, несмотря на свою изуродованную руку, быстро и ловко готовил новые вязанки. К полудню слой облаков стал не таким плотным, но все еще не пропускал солнечных лучей. С неба сочился только мутно-желтый свет, и влажная земля, стволы, ветви чуть поблескивали.

— Завтра будет ясный денек, — объявил дровосек. Наутро и в самом деле показалось солнце. Несколько

дней простояла сухая морозная погода, с севера дул сильный ветер, яростно хлеставший по склону горы. Глядя в просветы между высокими деревьями, Жюльен старался определить, в какой точке горизонта расположен Кастр. Там жила Сильвия. Она раньше, чем он, вдыхала ветер, который сейчас больно стегал его по лицу. Однако сквозь фиолетовую дымку, которую даже северный ветер не мог оторвать от земли, Жюльен различал только синеватые контуры города, нередко сливавшиеся с горизонтом.

Каранто чувствовал себя лучше. Его крепкий организм упорно боролся с болезнью. Температура у него упала, и он уже силился улыбнуться. На пятый день он ненадолго встал с постели и даже вызвался почистить картофель. Старик был счастлив.