Бернар Клавель - Сердца живых

Подойдя к Жюльену, Франсис швырнул прямо на землю кусок хлеба, в котором было не больше двухсот граммов. Он задыхался, его низкий лоб прорезали морщины, в которых засохла грязь, лицо выражало едва сдерживаемую ярость.

— Мерзавцы! — крикнул он. — Мерзавцы!

Жюльен встал. Поднял ломоть и не мог отвести от него взгляда. Это был чудесный хлеб, белый с румяной корочкой. Его рот наполнился слюной.

— Можешь съесть, — буркнул Каранто. — Я лучше сдохну, но не притронусь к нему.

И он снова принялся ругать крестьян. А когда Жюльену удалось его немного успокоить, он рассказал, что его прогнали как нищего, сунув в руки этот кусок хлеба.

— Они боятся, — примирительно сказал Жюльен. — Ведут себя как подлецы, но что тут можно сделать?

— Я-то знаю, что надо делать.

В глазах Каранто сверкнула грозная решимость. Он продолжал:

— Люди эти боятся жандармов не меньше, чем мы. Они тоже прячутся от властей, да только по другой причине. На одном из этих молодчиков, что поспешили на подмогу крестьянину, был большой кожаный фартук, забрызганный кровью, как у мясника, а в руке он сжимал нож. Возможно, он прихватил его, чтобы припугнуть меня, но, по-моему, он просто разделывал тушу. Я-то хорошо знаю, как пахнет сырое мясо. Именно такой запах и доносился из овина…

Он на мгновение умолк. И перевел взгляд с Жюльена на винтовки, прислоненные к изгороди.

— Когда тебе тычут в нос стволом, — сказал он, — ты не думаешь, заряжено ружье или нет.

Каранто снова посмотрел на товарища, тот опустил голову. Наступило молчание. Жюльен все еще держал в руках хлеб. Ловким движением он переломил его пополам.

— Держи, — сказал он. — Поешь. А там видно будет.

Они медленно жевали, смакуя каждый кусочек. И Каранто не переставая честил крестьян:

— Вот скоты, белый хлеб жрут!

— Чего ж ты жалуешься, зато и ты его теперь ешь!

Жюльен старался говорить шутливо, но чувствовал, что гнев товарища передается и ему. Маленький ломтик хлеба только раздразнил его аппетит.

— Жаль, что больше ни к кому зайти нельзя.

— А что, в деревне других домов нет?

— Всюду заперто.

Солдаты не могли ни о чем думать. С каждой минутой мысль о том, что тут совсем рядом лежит мясо, все сильнее овладевала ими. Жюльен хорошо его себе представлял. Чувствовал тот самый запах, о котором говорил Каранто.

— Когда я был учеником кондитера в Доле, — начал Жюльен, — к нам туда приходил по вечерам один покупатель. Звали его Рамижон, он был толстый, как боров. Усаживался за стол, а мы в щелку подглядывали, как он лопает. В жизни не встречал такого обжору…

— Молчи! — взревел Каранто. — Ты что, хочешь, чтобы я совсем свихнулся?

Жюльен замолчал. Перед его глазами стояла картина: тучный Рамижон обжирается пирожными в чайном салоне папаши Петьо. Очищает одно блюдо за другим. Потом на смену этому воспоминанию пришло другое — он услышал голос отца, заставлявшего его есть то, чего он не любил: «Когда-нибудь проголодаешься по-настоящему, тогда вспомнишь куриную шейку!» Затем в ушах прозвучали слова матери: «Бедный мой малыш, ты уже, кажется, уплел весь белый хлеб». И эти воспоминания буквально сводили его с ума.

Жюльен бросил взгляд на деревню. Из какой-то трубы валил дым. Справа на горизонте медленно проплыло несколько облаков, и светлый еще небосклон окрасился в багровый цвет. Не говоря ни слова, Жюльен встал и принялся натягивать на себя влажную, задубевшую от грязи одежду.

Крадучись, солдаты спустились к ложбине, расположенной в сотне метров от домов. Притаились за кустами и стали наблюдать. Они решили дождаться сумерек, чтобы легче было скрыться. Оба захватили с собой только винтовки, а вещевые мешки, ранцы и брезент оставили под утесом, чтобы, не теряя времени, прихватить их на обратном пути. Небосвод был на три четверти затянут плотными облаками; красные по краям, они посредине казались фиолетовыми. Темнота уже добралась до лесной опушки, и землю быстро окутывал вечерний мрак.

— Через четверть часика будет в самый раз, — шепнул Каранто.

Они разработали подробный план действий и теперь вновь обсудили его. У Жюльена было такое чувство, будто в этот вечер он вступает в войну. Люди в доме не были врагами, с которыми он уже давно мечтал сразиться, но голод, рассказ Каранто и мучительная усталость рождали в нем злобу против них.

— Если нам удастся утащить мясо, — сказал Каранто, — надо будет уйти далеко в горы и только там зажарить его. Намокший хворост станет сильно дымить.

— Думаешь, мы сумеем развести огонь?

— Конечно… Правда, будь у нас хотя бы клочок сухой бумаги, дело пошло бы куда веселее… Так что, если увидишь газету, хватай и ее…

Каранто осекся. Со стороны домов донесся шум мотора. Они приподнялись на локтях, чтобы лучше видеть. Должно быть, дверь из овина распахнули. В темном дворе заплясало пятно света. Мотор на секунду заглох, потом застучал громче. Солдаты переглянулись.

— Черт побери! Если они смоются с мясом, мы окажемся в дураках!

Жюльен чувствует, как живот его сводит судорога. Он бросает быстрый взгляд на товарища, потом оба, не сговариваясь, вскакивают и срываются с места. Они бегут, пригнувшись, с винтовками наперевес, скользя на вспаханной мокрой земле, и со стороны их можно принять за двух перемазанных в грязи солдат той, первой войны, солдат, устремившихся на приступ безлюдной деревеньки.

— Видел бы нас старик! — усмехается Каранто.

Об этом же подумал и Жюльен, но ничего не сказал. Он не сводит теперь глаз с распахнутой двери овина, откуда медленно выезжает грузовичок. За машиной идет человек, позади — другой. Каранто, опередивший товарища, чуть замедляет бег, оборачивается и знаком торопит Жюльена. Тот и рад бы бежать быстрее, но на подошвы толстым слоем налипла грязь.

Солдаты достигли двора в ту самую минуту, когда грузовичок разворачивался и направлялся к дороге, которую они видели еще с горы, — дорога эта вела в долину. Услыхали ли крестьяне их шаги? Но один из них вдруг оглянулся. Он очутился в полосе света, падавшего из овина, и Жюльен увидел, что это пузатый коротконогий человек.

— Давай твою винтовку, — сказал Каранто.

Они заранее условились, что у Жюльена руки должны быть свободны, чтобы удобнее ухватить мясо, а Каранто тем временем будет держать крестьян под прицелом. Они не допускали даже мысли, что им могут оказать сопротивление. Жюльен, как более сильный, понесет мясо, Каранто будет прикрывать его отступление с добычей, а позднее догонит товарища.

Забросив одну винтовку через плечо и держа вторую наперевес, Каранто остановился, и в этот самый миг толстяк завопил:

— Берегись, Нестор, мародеры!

— Руки вверх! — кричит Каранто. — Ни с места, стрелять буду!