Руслан Белов - Встретимся через 500 лет!

– А вы знаете, какая у Перена любимая поговорка? – перебила его мадмуазель Жалле-Беллем. – «Мужество – это, в том числе, и готовность сойти в могилу под руку с собственными пороками»!

– Занятно, хоть и невпопад сказано, – изобразил Мегре некое подобие улыбки. И, смотря уже на Перена, проговорил:

– Да, пожалуй, я ошибся – тюрьма постановщику нашей драмы не светит. Похоже, остаток своих дней вы, профессор психиатрии, проведет в психиатрической клинике.

Профессор растерялся, ответила Генриетта:

– Это вряд ли, – высокомерно сказала она. – Профессору не светят ни тюрьма, ни психиатрическая клиника. Вы, Мегре, наверное, не знаете, что среди высших лиц департамента, да и не только департамента, он слывет избавителем от жен-мегер. Сейчас в клинике пребывает семнадцать пациенток с диагнозом «эпилептическая злобность». Вы их не видели, ибо они квартируют в закрытом Четвертом корпусе – у русских там была гауптвахта. Сомневаюсь, что семнадцать лиц, среди которых есть прокуроры, судьи и министры, приветствовали бы их выписку, тем более, возраст пациенток – видели бы вы их! – колеблется от шестидесяти шести до семидесяти пяти лет, в среднем составляя семьдесят.

Мегре понял, что с ножом для колки льда замахнулся на айсберг. Старшая медсестра, решив, по всей вероятности, отомстить за унижение профессора, желчно проговорила:

– Да, кстати, комиссар, вы забыли спросить, чем страдаете лично вы, а также почему люди, ничем не похожие на судью Данцигера и следователя Лурье…

Люка, доселе сидевший спокойно, бультерьером сорвался с места, вместе с креслом опрокинул женщину на пол, мгновенным движением руки обнажил плечо, вонзил зубы, рыча, стал рвать плоть…

Выручили старшую медсестру санитары, скрывавшиеся за дверьми гостиной. Мигом спеленав Луи де Маара, они ремнями привязали его к креслу, механически, как заводные, удалились. Все это время свидетели эксцесса оставались недвижными. Мегре лишь показалось, что в комнате стало чуть светлее от их расширившихся глаз.

Профессор, очувствовавшийся первым, кинулся к Вюрмсер. Когда рана была обработана и пластырь налеплен, та поднялась на ноги, застегнула кофточку на сохранившиеся пуговицы, запахнула халат и, как ни в чем не бывало, уселась в свое кресло.

– Когда-нибудь вас съедят, – сказал ей Мегре. Он чувствовал себя использованным одноразовым полотенцем. Использованным одноразовым полотенцем, летящим не в потустороннюю жизнь, а в мусорное ведро.

Старшая медсестра Вюрмсер не ответила.

Профессор шагнул к Мегре. Внимательно посмотрел в глаза. Послушал пульс. Сказал:

– У вас повторный инфаркт, комиссар. Жить вам осталось минуты.

– Профессор… – проговорил Мегре, с трудом проговорил, и без того зная, что умирает.

– Что?

– Вы же… погубите свою клинику… Вы же талантливый врач, прежде всего, талантливый врач… Богатый врач… Зачем вам эти…

Мегре хотел сказать «органы», но заболело сердце опять, сильнее, и он замолк.

Профессор раздосадовано покачал головой, и вновь за него ответила старшая медсестра Катрин Вюрмсер.

– Он ничего не может с собой поделать, Мегре, ничего не может поделать… – сказала она. – Вы же знаете, Мегре, многие известные артисты, фанатики своего дела, погибали на сцене, погибали, не в силах ее оставить. Так и мы не можем ее оставить.

– Господи, какая глупость… – сказал профессор Перен.

– Вы торгуете органами ваших пациентов… – невзирая на умиравшее сердце, высказал Мегре то, что хотел высказать.

– Не надо больше слов, комиссар, – лицо профессора почернело. – Вы вконец запутались. И потому давайте все это заканчивать.

– Давно пора, – буркнул Катэр.

– Что ж, давайте, закончим, – сказала мадам Пелльтан. И обратилась к старшей медсестре:

– Госпожа Вюрмсер, покажите комиссару Мегре Книгу его жизни. Он должен умереть самим собой.

Старшая медсестра вынула из сумки с багровым крестом книжицу, склеенную из множества писчих листов, частью пожелтевших, поднялась, положила на колени комиссара. Тот тяжело опустил глаза к фотографии, владевшей верхним правым углом истории болезни. Из нее на него смотрел комиссар Мегре сорока пяти лет. Зрелый, лобастый, глаза цепкие, волевой подбородок устремлен вперед-вверх, к новым победам. Перевел глаза на подпись под фото.

Ксавье Аслен…

Угасающий взгляд посильными дозами впитал фразы анамнеза:

помощник бухгалтера

производству резинотехнических

изделий

вступился в таверне за некую

Рейчел Жанлис

тяжелую черепно-мозговую травму

впоследствии приобрел

систематизированный бред Мегре

искал убийц девушки

эмоциональный фон соответствует содержанию

бреда

явных признаков интеллектуального снижения

нет

после многократных вмешательств в следственную работу

полиции

по ходатайству префекта

направлен на принудительное лечение.

Торпеда бренной плоти Ксавье Аслена рванула к цели на сверхсветовой скорости. Он понял: туда можно попасть лишь под своим именем!!!

– Он умер! – услышал Ксавье Аслен голос старшей медсестры уже после того, как сердце его перестало биться.

– Одним шпионом меньше, – сказал Катэр.

«В жизни все так напутано…» – подумал Ксавье Аслен перед тем, как увидеть Пелкастера, а потом и Рейчел.

Она улыбалась и манила к себе.

Профессор закрыл глаза умершему. Он был доволен. Все прошло так, как нужно.

– Пьеса имела большой успех, но публика провалилась с треском [33], – ни к кому не обращаясь, произнес он, перед тем как удалиться.

– Вы что молчите, Дзета?

– Согласитесь, вы поставили передо мной более чем неожиданную задачу…

– Я ставлю ее не в первый раз.

– Вы ходите сказать, на объекте есть наши люди?

– Возможно.

– Почему возможно?

– Потому что.

– Понимаю. Я могу проститься с близкими?

– С собакой?

– Да…

– Нет.

– В таком случае разрешите идти?

– Идите. И помните, Дзета, успех вашего задания обернется успехом всего дела. Вы обязаны выполнить его, во что бы то не стало.

– Я выполню его, сэр. Во что бы то не стало. Прощайте.

– Да поможет вам Всевышний.

– Прощайте.

В конце коридора, перед дверью с надписью «Выход», Дзета и сопровождавший его человек свернули направо и, пройдя зимний сад, вошли в светлую комнату с большим окном. Отрешенно постояв у него минуту, Дзета поднялся на табуретку, стоявшую посреди комнаты, сунул голову в свисавшую с потолка петлю и повесился. Спустя час цинковый гроб с телом покойного дребезжал в похоронной машине, мчавшейся по ночному городу.