Руслан Белов - Встретимся через 500 лет!

– Ну и как вам мой храм? – спросила Астарта любовника, удивленно оглядывавшего помещение, поглотившее и его самого, и его воображение.

Пуаро казалось, что он уже бывал в этом подземелье. Ну да, эти голубые бра… Он видел их, конечно видел. В полубессознательном состоянии.

– А каково его предназначение? Я слышал от Пелкастера, что Эльсинор – это дорожная гостиница на пути в будущее. А этот храм…

– Бордель при этой гостинице? Отнюдь нет. Мои жрицы отдаются путникам в этом храме Астарты, моем храме, как отдавались когда-то в Вавилоне [70]странникам.

– I see. Вы родились с четырьмя грудями и со временем отождествили себя с Астартой… – Пуаро вспомнил рассказ Гастингса о романе Пигмалиона с Галатеей. В нем герой лег в постель с каменно-мертвой женщиной и тем оживил ее. При посредничестве, разумеется, Афродиты-Астарты. А жрицы Генриетты ложатся в постель к смертельно больным пациентам. И вытаскивают их с того света.

– Какой вы противный! – тронула веером его щеку. – Вовсе не отождествила и не отождествляю! Я и есть Астарта! Да и посмотрите на меня! Разве я обычная женщина?!

– Охотно верю, вы – необычное создание, – чмокнул Пуаро очередное воплощение Астарты в обидевшиеся губки, без преувеличения выглядевшие божественными.

– Вот и верьте! Это же хорошо – верить.

– Well, – сказал Пуаро, подумав: «Настоящий Эйнштейн, настоящий Наполеон, настоящий Геркулес, может, и она настоящая?» – Я искренне верю, что вы – чудесное воплощение древней богини любви. И более моего ума в это верят мои глаза и руки, видящие и осязающие тело не зрелой женщины, но девушки. Кстати, если вы Астарта-Афродита, то кто же на самом деле ваша дочь мадам Пельтан? И ваша дочь Люсьен?

– Спросите у них.

– Но все же?

– Могу вам лишь сказать, что они не герои будущих подвигов Геркулеса, то есть ваших.

– Думаю, что подвигов больше не будет. Благодаря вам, я уже не тот Эркюль Пуаро, который всю свою жизнь посвятил джентльменам, обворовавшим и убивавшим друг друга. Я работал десятки лет, и что изменилось? Ровным счетом ничего. И теперь я хочу посвятить свою жизнь себе. Себе и вам, моя дорогая. И я бесконечно рад, что вы и меня прописали в этом таинственном храме!

– Так-то лучше, Пуаро. Кстати, вашего предшественника Мегре поставила на ноги Моника Сюпервьель. Комиссар ей так понравился, что она с радостью приняла предложение профессора в терапевтических целях стать телефонной мадам Мегре.

– И, вжившись в роль, девушка стала являться ему во сне? – из влагалища женщины вытекало семя Пуаро, и ему было приятно чувствовать ее бедром.

– Да. Ей с ее прошлым нравилось называть его по имени [71]… Это ее смешило. Если бы не оно, это имя… Нет, все-таки мелочи в жизни играют большую роль. Вы мне скажите, какой детектив догадался бы, что она спит с ним, только потому, что ей нравится его имя, пусть присвоенное? Она – просто чудо, эта Моника.

– Была бы чудом, если бы не ее штучки, – вспомнил Пуаро, как девушка вешалась на заснеженной сосне.

Астарта рассмеялась:

– Пустое! Она просто не желала выписываться отсюда.

– Из-за Мегре?

– Да… – посмотрела пытливо. – Я вижу, вы многое узнали…

– Всего я, конечно же, не знаю, но догадался, что профессор каким-то образом реплицирует своих пациентов… И наша Моника была в связи не с Мегре, а с его иным воплощением. Думаю, между ними существовала связь, телепатическая или еще какая, потому комиссар и видел во сне то, что происходило ночами в жилище Моники.

– Это выдумка, – отрезала Генриетта. – Я не видела никаких иных воплощений Мегре, и никто другой не видел, это уж точно.

– И моего не видели?

– Естественно. Я ж говорила – это выдумка. Ваша или еще кого, но выдумка.

– Пусть выдумка, my honey, – легко согласился Пуаро. – Скажите, профессор знает о существовании вашего храма?

– Знал. Пациенты же, побывавшие здесь, были убеждены, что он – нелегальный.

– Понимаю. Вы убеждали их в этом, в целях повышения эффекта.

– Да. Этот храм – неотъемлемая часть санатория, само собой, неофициальная. И многие обязаны ему жизнью – ведь любовь много целительнее медикаментов.

– Это правда, – сказал он, не умея отвести глаз от пары рудиментарных сосков, располагавшихся на груди женщины чуть ниже основных, полновесно округлых и хорошо сохранившихся.

– А давно он существует?

– Храм?

– Да.

– Давайте переменим тему, Пуаро. Если мы этого не сделаем, мне придется сказать сколько мне лет.

– Пару тысячелетий?

– Больше, много больше, – рассмеялась. «Сумасшедшая», – подумал он, прежде чем сказать:

– Представляю, сколько у вас было любовников. Если бы вы знали, как я страдаю, представляя их череду – признался Пуаро, печально помолчав.

– Напрасно – теперь я люблю вас. И, скажу честно, вы кое-чем их превосходите. Предваряя ваш вопрос, скажу, что отнюдь не усами.

– И чем же я их превосхожу?

– Тем, что вы – Геркулес.

– Понимаю. Со мной вы более чувствуете себя Омфалой…

– Да. Омфалой, одной из ипостасей Астарты.

Пуаро задумался.

– Вы выглядите озадаченным, мой Геркулес, – сказала Генриетта, погладив его щеку. – О чем вы думаете?

– Я думаю о Мегре, – солгал Пуаро, размышлявший о том, что отношение к мужчинам у женщины, не первое тысячелетие остающейся привлекательной, не может не быть ветреным. – Почему профессор подключил его к расследованию убийства Мартена?

– Хотел его приободрить. И зря подключил – Мегре такое напридумывал…

– Торговлю человеческими органами?

– Да. И еще какими-то там стволовыми клетками, из которых можно вырастить любой человеческий орган и даже человека. И не только напридумывал, но и министру внутренних дел письма стал писать, благо их перехватывали.

– И за это вы его, гм, «почили»?

– Мы? Нет, никто комиссара не лишал жизни. Профессор испытывал на нем средство, регенерирующее сердечную мышцу. А чтобы оно хорошо усвоилось, надо было ускорить метаболизм, то есть расшевелить, взбудоражить организм. Но все переборщили. Профессор со средством, остальные – с напором на старика.

– А меня тоже расшевелят? – сделал Пуаро лицо несчастным. – С вашей помощью?..

– А вы что-нибудь имеете против? – посмотрела сладко, прижав руку сыщика к полновесной своей груди.

Пуаро понял женщину правильно, и следующие минуты они занимались любовью.

– А теперь вы расскажете мне все, что узнали о Потрошителе, – сказала Астарта, после джакузи вдвоем удобно устроившись на его плече. Кстати, хочу заметить, сыщик в вас обращается в любовника также легко, как любовник в сыщика.

– Это нетрудно, ибо сыск и любовь родственны. Хороший сыщик пытается всецело познать преступление, а хороший любовник – свою пассию.