Руслан Белов - Встретимся через 500 лет!

– Профессор все поправит. Доверьтесь ему.

– Ну-ну. Доверишься ему, а он выпотрошит. Зачем ему моя рыхлая печень? Сердце с рубцами? Удивляюсь.

– Чушь. Что такое эвтаназия, знаете?

– Знаю. Это когда больных убивают из жалости. Что, Мегре и Пуаро были смертельно больны?

– Да. В нашу клинику переводят лишь смертельно больных. Потому и говорят, что она ближе к небу, чем любая другая. И Перен делает все, чтобы они умерли счастливыми. С их разрешения, разумеется.

– И Делу был смертельно болен?

– Да. У него была альтернатива. Умереть через год в нетерпимых муках как Марта Эмбер, страдавшая так громко, что весь Эльсинор вымаливал ей смерть у Господа, или…

– Вас позабавить своей кончиной.

– Он получил все, что хотел, – нахмурилась.

– Что именно?

– Свободу. И мы терпели.

– Что вы терпели?

– Рассказать по буквам?

– Нет, по слогам.

– Хорошо. Год назад профессор сказал Мартену, что болезнь его остановить не удалось, и через шесть или семь месяцев он умрет в адских муках. И потому он хотел бы ему хоть чем-то помочь…

Жеглов криво улыбнулся, сказал:

– На это Лу усмехнулся и спросил: – Чем помочь? Гильотиной?

– Нет. Инъекцией в предплечье, как только это начнется, – ответил ему профессор, – продолжила Генриетта свое повествование. – Неделю вам будет хорошо, как полному сил юноше. Вы обо всем забудете, а по истечении ее почиете во сне.

– Это мне не подходит… – пережив известие, сказал Мартен. – Я вам не красная девица, боящаяся тараканов. Я хочу… Я хочу…

Делу замолк. Лицо его сделалось злорадно-напряженным. Он придумывал себе смерть.

– Чего же вы хотите? – не дождавшись продолжения, спросил профессор. Говорите, я все для вас сделаю. Все что в моих силах.

– Все что в ваших силах? – адская улыбка вмиг завладела лицом несчастного. – В таком случае, я хочу, чтобы вы меня зарезали! Вы, дававший клятву Гиппократа, зарезали! Вы, эскулап великий, не сумевший меня вылечить! Я хочу, чтобы вы пырнули меня скальпелем в печень, под ребро, вы знаете, куда надо пырять! – этот тип вечно оригинальничал, он не мог не оригинальничать.

– Я не смогу этого сделать… – опешил Перен. – Исключено.

– Не сможете? Так наймите кого-нибудь! – захохотал сатанински.

– Вам здесь не марсельский порт! – возмутился профессор. – Где я вам найду убийцу?!

– Это ваше дело. Но я требую, чтобы меня зарезали. В драке, ночью в постели, в парке, где угодно.

– Но почему вы именно этого хотите, почему?! Объясните! – взмолился профессор.

– Все очень просто. Родненькая моя мама с детства кричала мне в лицо, что рано или поздно меня зарежут в вонючей подворотне или дешевом кабаке. И я хочу, чтобы так и случилось. Пусть маменька порадуются пророческой своей удаче, когда вы ей об этом сообщите. И обещаю, нет, клянусь: если вы этого мне не устроите, я переверну верх дном весь Эльсинор.

– Вы сможете перевернуть вверх дном лишь мебель в своей палате, – заявил на это профессор. Мартена держали взаперти из-за его, скажем мягко, буйного нрава.

– Не забывайте, мне терять нечего, – упорствовал Мартен. – И я ужасну весь этот чертов сатанорий. Или просто зажгу его.

– Ну, хорошо, будь по-вашему, – сдался профессор, решив, что потом что-нибудь придумает.

– То-то же! А сейчас я хочу свободы.

Перен возражать не стал. На следующий день Мартен ушел в лес, нашел заброшенную сторожку, принялся в ней обитать. Конечно, он не верил, что профессор выполнит требование, высказанное в запале, и потому придумал план, как его переиграть. И заодно отомстить за то, что тот в течение долгих месяцев последнего года жизни не выпускал его из палаты…

Генриетта замолчала, глаза ее повлажнели.

– И что это был за план?

– Жестокий. Он отомстил профессору, надругавшись надо мной, некогда бывшей его супругой, моей дочерью, ее бывшим мужем и моей…

– Внучкой?

– Вы знаете?! Как?

– Это маленький секрет. Так что был за план?

– Зная, что профессор обожает театр, Мартен придумал поставить для него «Красную Шапочку»…

– Вы обожаете красные шляпки, я знаю. Они, кстати, вам идут.

– Спасибо. Видимо, эта моя склонность и натолкнула его на мысль сыграть именно эту вещь. Он хорошо все продумал, все до мелочей, и сделал так, что Катэр застал его в тот самый момент, когда он насиловал Люсьен в моей постели…

– Ну, хорошо, скажем, я почти поверил. Но Мегре? Вы ведь с помощью этой истории свели комиссара в гроб? Извините, но сведение в гроб и эвтаназия, это две разные вещи, это не синонимы.

– С комиссаром другая история… Как-нибудь в другой раз я вам ее открою.

– В другой раз? Опять привязывать вас к столу, опять гоняться за тараканами, крыс ловить? Нет уж, увольте, я, честно говоря, не очень люблю этих тварей, особенно крыс с их противными голыми хвостами. Да и платьев у вас не хватит на все эпизоды темных сторон эльсинорской истории.

– Как скажете. Мегре к нам поступил с третьим инфарктом, не считая микроинфарктов – одни рубцы на сердце. Профессор его держал, долго держал. Но ко времени смерти Мартена, комиссар сдал морально. На сеансах психоанализа говорил профессору, что боится умереть в постели, что ограда Эльсинора жмет ему сердце, что одолевают ночные видения. Ну, профессор и решил его взбодрить и попросил провести расследование обстоятельств смерти Мартена. Вы знаете, Перен хоть и суров на вид, на самом деле очень мягок, это ему дорого обходится. Вот, например, сцена с вступлением французских войск в Эльсинор. Его же упросили…

– Об этом позже. Рассказывайте о Мегре.

– Хорошо. Профессор поручил ему расследование обстоятельств смерти Мартена, комиссар взялся и повел его весьма рьяно. Как раз в это самое время профессору удалось получить средство, регенерирующее сердце. Если не ошибаюсь, оно получается из каких-то там стволовых клеток. Оно, как и все чудодейственные средства, особенное. Особенное, потому что его надо вводить, в период максимального метаболизма, то есть когда организм и психика больного работают как паровоз на подъеме…

– И вы все вместе сделали его паровозом, и он развалился в самый неподходящий момент…

– Пусть будет так, – сказала Генриетта удрученно.

– Пусть будет. Пока.

– Рассказать теперь о Пуаро?

– Нет. Война войной, а обед по расписанию, сегодня Рабле обещал мне настоящие сибирские пельмени.

– А мышь?

– Что мышь?

– Вы обещали запустить ее мне в трусики.

– Потом. Доверяю ее вам, подкормите, чтоб стала большой и толстой, тогда и запустим.

– Вы знаете, я боюсь вас. Никого никогда не боялась, а теперь боюсь. И это мне по-женски нравиться.

– Не по-женски, по-мазохистки, – плотоядно улыбнулся Жеглов, и пропел, в такт ударяя кончиками пальцев по краю стола: