Лариса Ратич - Оставаясь жить

…А Людмила – царство небесное! – была веселушка и хохотушка, неисправимая оптимистка. Перед первой операцией всё просила:

- Доктор, миленький, вы уж заштопайте меня покрасивше! Можно крестиком или художественной гладью.

Она здесь лежала трижды, и весь персонал успел её полюбить. Кроме мужа и сына-подростка, к ней толпами ходили «с работы». Видно, и там её любили за открытый нрав.

Люда никогда не жаловалась, даже в самые страшные последние дни. Попросила только тихо:

- Доктор, не переводите меня в реанимацию, ладно? Дайте здесь умереть, возле людей… Девчата, вы ж не против? – невесело засмеялась она. – Не бойтесь, я уйду тихо.

Страшно было слушать такие речи. Все понимали: хоть и пытается Людмила шутить, осталось ей несколько дней. Это – правда.

Но её и в самом деле никуда не перевели, как это всегда делали в безнадёжных случаях, и однажды под утро Людмила «отошла». Тихо, как и обещала.

А кастелянша – несмотря на то, что всякое видела и уже привыкла – убирая Людмилкину постель, тихо плакала, поспешно стирая густые слёзы.

* * *

Итак, две пустые койки. Во вторник, после обеда (Ирму выписали вчера), на одну из них поселили новенькую. Это была женщина неопределённого возраста, маленькая, сухонькая. Не поймёшь: то ли ей тридцать, то ли все шестьдесят. А оказалось, сорок пять.

- Я буду приходящая, - объяснила она и показала пальцем в окно. – Вот он, мой дом, в двух шагах.

- Хорошо вам, - завистливо вздохнула Наташа. – Считайте, что и не лежите в больнице, а так… Гуляете на процедуры.

- Ага, - согласилась женщина, которую звали, оказывается, тоже Людмила.

Услышав имя, женщины испуганно переглянулись: новенькая ведь заняла именно койку умершей.

- Может, сказать ей, чтоб на место Ирмы перешла? – шепнула Ладейкина Наташе.

- Не надо пугать, - засомневалась та. – Мало ли в жизни совпадений бывает? А от судьбы не уйдёшь.

А Зоя Александровна, как всегда, недобро ухмыльнувшись, ввела новенькую в курс дела:

- На этой кровати два дня назад умерла Людмила Черненко!

- Ну и что? – совершенно не смутилась новая Людмила.- Все мы смертны. А я, кстати, врач-патологоанатом.

Бедная Зоя аж поперхнулась, а Наташа с Кирой захохотали: это ж надо, хотела попугать, а сама чуть не обделалась!

- И к тому же я не Черненко, а совсем наоборот – Белова! – засмеялась вместе с ними женщина.

Зоя Александровна сердито вышла из палаты.

- Чего она злая такая? – спросила Белова.

- А ничего; такая видно уродилась, - объяснили женщины. – Как только от собственной злости не отравится, непонятно.

- Ничего! – ответила Белова. – Я всю жизнь в морге проработала, бояться не умею.

- В самом деле? – заинтересовалась Кира. – Вы не пошутили?

- Нет, девочки, не пошутила. Кстати, я смерти не боюсь, и вам не советую. Ни один мёртвый меня ещё не обидел.

Она спокойно расправила покрывало и тоже куда-то вышла, неся с собой целый ворох бумажек и справок.

- То-то я думаю, чего это ей разрешили быть приходящей? Ведь не положено? А она, оказывается, из своих.

- Ничего, симпатичная тётка! – сказала Наташа. – Может, хоть она Зойку заткнёт?

Белова покрутилась недолго и действительно ушла: «До завтра, подружки».

* * *

…Вторая новенькая появилась здесь в среду утром, зашла вежливо, бочком; поклонилась и сказала напевно:

- Доброго здоровья, женщины. Какая койка здесь ничья?

Наташа показала. Новая больная прошла к своему месту и стала тихонько, но основательно устраиваться. Обитательницы палаты её рассматривали: полноватая приятная старушка. Сразу видно, что аккуратная и покладистая.

Бабушка наконец расположилась, уселась и назвалась:

- Я – баба Маша. А вас, милые, как величать?

Ей ответили, и завязался разговор. Оказалось, баба Маша «ненадолго сюда приехамши». У неё дома – хозяйство на соседку брошено, потому что больше приглядеть некому: баба Маша обретается на белом свете одна-одинёшенька.

- Мужа свово позапрошлый год схоронила, - рассказывала она. – А детишек нам бог так и не дал; вдвоём куковали. Теперь вот доживаю помаленьку, сколь положено. А сколько ещё придётся, - кто ж его знает?

Она говорила на вкусном среднерусском наречии и казалась бабушкой-сказительницей из фильмов Роу. Так же складывала руки, так же протяжно длила слова. Как будто вот-вот произнесёт:

- А поведаю-ка я вам, красны девицы, что далее в вашей жизни-судьбинушке приключится!

Слушать её было хорошо, и женщины не перебивали; даже Зоя Александровна – и та пока не вставляла своих колючих реплик.

- Вот дохтура поспрошаю, - вела дальше баба Маша, - пусть откроет, сколь мне осталось, чтоб я поспела дела свои земные довершить; да и с Богом, поеду домой. Что ж зря место чужое занимать? – и так, сказывали, «дехвицит». Может, кому нужнее.

Наташа спросила, сколько бабе Маше лет. Та засветилась-заулыбалась:

- Что их считать, девонька? Разве ими жизнь человеческую мерить надо?

- И всё-таки, сколько?

- А вот как раз вчера семьдесят пять и стукнуло, коль тебе интересно. Уж как щедро Господь одарил, так надо и честь знать!

Уютно было вот так сидеть и слушать её… А баба Маша всё говорила, говорила… Вот вроде бы и про себя только, а казалось – про всех.

- А жила я хорошо, - делилась она. – Работала каждый день, болела мало. Да и болезни мои – все были пустяшные, зато выпадал денёк-другой полежать да об жизни подумать. Песен много спела, всякого-разного немало поняла, - чем не жизнь золотая, скажите, девчата?

Подошло время обхода, и в палате узнали, что полностью бабу Машу зовут Мария Анисимовна Золотая. Удивились: фамилия – не в бровь, а в глаз.

Она действительно спросила у врача, деловито и спокойно, доживёт ли до весны? Он удивился, но пообещал, что доживёт.

- Сынок, ты правду скажи, - попросила баба Маша. – Есть у меня дело важное, успеть хочу.

Доктор, виновато пряча глаза, ещё раз подтвердил, что обещает ей жизни не менее года.

- Вот и спасибо, вот и славно! – обрадовалась баба Маша. – Дай Бог тебе здоровья, дорогой, и радости всякой, за то, что такой работы не гнушаешься.

Когда обход закончился, Наташа полюбопытствовала:

- Баба Маша, а что за дело у вас, если не секрет? Хозяйство своё пристроить, наверное?

(Баба Маша успела рассказать, что у неё – «полон двор живой твари», как она их всех любит: и собаку, и трёх кошек, и курочек. «И поросёнок есть?» - спросила Кира. «Нету, милая, - строго сказала баба Маша. – Не могу я, девоньки, поить-кормить да холить, а потом – зарезать. Нету поросёнка, и никогда мы с дедом свиней не держали, вот». «Можно подумать, что курицу вы тоже никогда не зарезали! – фыркнула Зоя. – Ни за что не поверю». «Мне твоя вера ни к чему, - отвечала баба Маша. – А и курицу никогда не тронула. Супы с курятиной варила, твоя правда. Но мы с дедом завсегда просили нашего соседа, Василия, чтоб пришёл дело сделать, а сами уходили со двора совсем. Потом уж возвращались, когда всё кончалось… Хотели было мясо вовсе не есть – не вышло у грешников. Вот так, Зоя».) Вот поэтому Наташа про хозяйство и спросила.