Ирина Борисова - Хозяйка

Ну, и напоследок, конечно, мы говорим про детей, кто из них что делает, как пытаемся их знакомить с «приличными» девочками и мальчиками, и что получается полная ерунда. А если мы собираемся у Маши и Николая и мимо на высоких каблуках с опущенным взглядом строгой учительницы проходит их дочь, мы сконфуженно умолкаем, Маша шепчет, что девочка пошла на работу, копит деньги на шубу, как у популярной телеведущей (самой Маше подобная шуба всегда была на фиг не нужна), и мы тогда виновато вздохнем и подумаем, что несмотря на немолодой уже возраст, мы все еще фантазируем, а набравшиеся житейской мудрости дети давно уже нет.

Гриша всегда преувеличивает свои возможности, ему кажется, что он может так или иначе сделать что угодно, он не любит конфронтации в любом виде, он скорее предпочтет согласиться с нежелательным и претерпеть временные неудобства, чем сразу и определенно сказать «нет» в отличие от меня, кичащейся своим нежеланием лукавить и умением «рубить правду-матку», в прежние времена мы часто из-за этого ссорились, я его пилила, зачем не говорит прямо, сейчас же, затюканная своими многочисленными делами, я уже давно никого не пилю, пусть хоть на головах ходят, только не трогают меня, кстати, для семейной жизни это хороший рецепт. Гриша соглашается взяться за работу, которую ему навязали, за которую знает, что браться не надо, заказ эксклюзивный и разовый, времени на него уйдет много, денег не то что не заработаешь, а потеряешь, не сделав действительно необходимых вещей, да и не интересно — область Гришиных интересов в стороне. И все-таки он берется по того же рода соображениям — не хочется кого-то подвести или обидеть — и чем дальше работает, тем больше нервничает, понимает, что по-быстрому тут не обойдешься, нужно проводить серьезное исследование, на которое нет ни времени, ни желания, и старается все же как-то выкрутиться с минимумом усилий, чтобы и вашим и нашим, и не получается, и начинают поджимать по-настоящему текущие работы, и понятно уже становится, сколько потеряно времени и денег, причем тот, ради кого Гриша все это делает, вообще не в курсе, ему это, кажется, не так и надо, все эти «неудобно» и пр. скорее в Гришином воображении, это он сам себе внушил, что раз обещал, то должен, а на самом деле, кажется, вовсе нет.

И, тем не менее, он пробует так и этак, нервничает, а реально необходимые дела со всех сторон напоминают о себе мейлами, факсами и звонками, и вот-вот совсем уже засыплют, а он сидит, как пришитый и занимается дурью, и не может остановиться, и злится, и ругается на всех, бабушка уже даже и боится спросить, сделал ли Гриша источник, ходит мимо рабочей комнаты, как мышь, я тоже ничего не спрашиваю и даже не вздыхаю, даже не знаю, как себя вести, невозможно наблюдать, как человек мучается, и ничего нельзя посоветовать и даже посочувствовать нельзя, реакция будет однозначной.

А дни идут, и он, кажется, уже смирился, старается не думать, уже не злится, позволяет обсуждать, но очи потускли, во взгляде появилась обреченность, строя планы на дальнейшее, я обязательно прибавлю: «когда ты сделаешь источник», это как барьер, за которым снова пойдет нормальная жизнь и свобода, такое впечатление, что он, как Ходорковский, в тюрьме, только сам себя туда посадил.

И я вспоминаю похожие случаи, как американец, мой клиент, переписывался с девушкой, которая постоянно просила у него деньги на, кажется, действительно нужные вещи и постоянно попадала в такие ситуации, что если он не пошлет денег, то она пропадет. Девушка была молодая и красивая, американец уговаривал себя, что жизнь в России трудная и что, действительно, надо помогать людям, и чем больше она просила, тем труднее ему было себя уговаривать, он начинал уже злиться, а потом упрекал себя в черствости, в конце концов, он приехал встретиться с девушкой, понял окончательно, что она проходимка, изумился, как же он не остановился раньше, ведь давно уже все было понятно.

Или как другая девушка поехала в Новую Зеландию тоже к какому-то прохвосту, и тоже все было вроде понятно с самого начала, что у него там женщина, и что ему нужна еще одна или несколько, а, по большому счету, никто, но ей очень уж хотелось в Новую Зеландию, она уговаривала себя, что, может, ошибается, может, все как-то утрясется и образуется, и, конечно, вернулась, получив моральную (и хорошо, что только моральную) травму.

И когда нарыв, в конце концов, вскрывается: перепробовав все варианты, Гриша окончательно понимает, что — нет, малой кровью не обойтись — в этот день меня, слава Богу, нет дома, я в музее-квартире, но даже в стробированном виде по телефону ситуация мне ясна, Гриша готов растерзать неработающий макет, поносит человека, наградившего его этой фигней, грозится порвать с ним или кинуть ему все это в лицо (бедолага и не догадывается). И все урегулируется одним телефонным звонком, к которому Гриша готовится целый день, закрывает двери, чтобы не слышали, а звонок всего и длится две минуты, Гриша сообщает, что быстро не получается, а на исследования нет времени, человек нельзя сказать, что счастлив, но воспринимает с пониманием, обещает уладить, упреки не звучат, человека больше занимает случившийся в тот день футбол, и Гриша, к футболу совершенно равнодушный, разговор радостно поддерживает.

И когда все, наконец, рассеивается, и Гриша бросается разгребать завалы, закрыв тупиковое направление, мы вскоре едем куда-то и обсуждаем, как просто все закончилось, а каким ужасным казалось, и чтобы освободиться, надо было довести себя до полного исступления, разбить лоб, убедиться, что все, дальше некуда, но никак не повернуть в начале или в середине пути, как вода не может перестать течь, пока не заполнит емкость, значит, тоже подлежишь каким-то элементарным законам, а не сам хозяин своей судьбы.

Мой канадский друг Тод — полная противоположность нашей бабушке, хотя он тоже уже немолодой человек. Он что делает, то и делает и больших сомнений по поводу своих деяний не испытывает в отличие от бабушки, которая всегда сокрушается, что сделали или сказали что-то не то или неправильно и рвет на себе волосы, кто что подумает и какие будут последствия, ее любимая фраза «дураки мы дураки».

Тод, как и бабушка, живет с семьей дочери, и, например, совсем не разговаривает с внуком, потому что говорить им не о чем: внук не интересуется ни литературой, ни философией, а Тод не в курсе, что показывают по телевизору, оба только улыбаются, здороваясь, и это не вызывает ни у кого никаких эмоций, так сложилось, и все. Наша же бабушка, если Алеша занят своими мыслями и с нею не разговаривает, сразу начинает сокрушаться, как это такое, внук совсем не разговаривает с бабкой, разве это дело, разве так должно быть.