Алехандро Ходоровский - Плотоядное томление пустоты

— Да, мой Генерал, чтобы всегда достигали сердца! Как это прекрасно: мои губы что-то бормочут, ветер дует, океан ревет, дождь хлещет, ваш обожаемый голос растворяется в шуме бури, мой Генерал! Есть только один звук, только одна музыка, ангелов нет, и я знаю, что это — всего лишь очередной сон!

— Вы — трое следователей, верно?

— Почему вы так считаете?

— Ну, не потому, что вы носите столичную одежду из тонкой материи — можно быть провинциалом и украсть костюм у заезжего путешественника, вы знаете, что эта местность опасна и кишит бандитами; и не потому, что у вас размеренный шаг, гладкие белые руки, глаза под черными бровями, выдающие иностранное происхождение (тогда я подумал бы, что вы шпионы); но если вы оказались на этой дороге в это время, выйдя из деревни и зная не хуже меня, что до ближайшего поселения сотня километров, — значит, вам доверено некое поручение. Некое расследование.

— Что можем мы расследовать на этой пустынной дороге?

— В том-то и вопрос. Следователям всегда есть что выяснять в якобы безлюдных местах: стоит слегка копнуть — и появятся следы преступления, совершенного поблизости и, возможно, жестокого. Ваш приход сюда — признак того, что следует обнаружить нечто важное.

— Сеньор, послушайте, мы — простые студенты. Мы бредем наудачу.

— Хватит сказок. Я видел, как вы прошли под моим окном, и сразу понял, что здесь кроется тайна. Я последовал за вами.

— Как? Вы никуда не направляетесь, а только идете следом?

— Именно так. У меня свои соображения. Я сказал себе: «Как это в нашу деревню, давно позабытую Генералом, вдруг прибыли три Чрезвычайных Посланника, скрывая свою миссию со всей мыслимой неумелостью, — возможно, желая дать нам понять, что пришел час суда? Кто может похвалиться тем, что за ним не числится серьезного проступка? Те, кто избежали этого днем, впадают в грех ночью, во сне — и я полностью уверен, что эта маленькая деревушка, несмотря на свой сонный вид, хранит в своих подвалах немало тревожных тайн. До Генерала, наверное, уже дошли слухи о наших подвалах. Понемногу, с растущим ужасом, мы открыли, что под каждым домом имеется подполье, множество помещений, идущих все дальше вглубь: там старинная мебель, машины, там, возможно, обитают целые семьи. Кто осмелится туда проникнуть? Думаю, никто. Не знаю, известно ли вам, что в печных трубах домов постоянно слышен гул, который поднимается снизу. Кое-кто из стариков предрекает в скором времени нашествие свинокротов… Да, сказал я себе, они шествуют по деревне, предоставляя нам судить, простые они путники или нет; но их задание связано именно с нами. Но зачем я говорю во множественном числе? Может быть, ваше расследование касается только меня?

— Как можно так полагать, если мы даже не знали, что вы следуете за нами? Если мы не спрашивали ни о чем человека, все время бредущего рядом?

— Очень просто. Никто не видел вас, кроме меня. Иначе другие тоже пошли бы за вами следом. Я рассудил, что вы появились под моим окном нарочно, прячась от прочих жителей с ловкостью, присущей посланцам Генерала. Ну вот, сказал я себе, пришел мой час. Надо во всем признаться. А самое веское доказательство того, что дело во мне, — отсутствие вопросов. И правда: если вина безмерна, к чему вопросы? Один небольшой вопросик насчет того или иного обстоятельства успокоил бы меня, заставил бы поразмыслить, кто вы — может, любопытствующие молодые люди, которые опрашивают людей для составления фольклорного сборника или чего-нибудь в этом роде. Но это многозначительное молчание свидетельствует о том, что вы храните Великую Тайну. Расследующим пристало не допрашивать, а слушать. Говорить же должен обвиняемый, не ограничиваясь одной, пусть и длинной, фразой, а раскрываясь, словно сундук, вытаскивая на свет то, что хранится внутри.

— Но, сеньор, поверьте, мы не считаем вас виновным и не собираемся ничего выяснять! Мы просто идем на юг, потому что у нас нет денег на поезд.

— Сеньоры, хватит детских оправданий: своей фантастичностью они заставляют меня подозревать, что вы прибегаете к нарочито простым уловкам с целью подчеркнуть вашу подлинную сущность. Умоляю, не идите окольными путями; я знаю, что положение очень серьезно, что на кону моя жизнь, — но пока будет возможно молить высоких посланцев о милосердии, я не перестану делать это. Вы, конечно, знаете, что из подвала моего дома доносится тошнотворный запах. Но я уверяю, что это не из-за трупов: все началось еще до того, как я замыслил обратить свой дом в общественное кладбище, братскую могилу, которой нам так недоставало. Как должно быть известно Генералу, необычайная быстрота, с которой мы размножаемся, уравновешивается большим количеством ежедневных смертей: дома полнятся тройнями, в десять лет женщины зачинают и рожают. Вы, разумеется, открывали хоть одну дверь и видели комнаты, набитые младенцами и умирающими, но все это слишком хорошо знакомо; я превратил свой дом в кладбище, поскольку из подвалов непрестанно исходил запах гниющей плоти и гул миллионов тварей, пожирающих ее. Единственная возможность встроиться в общество, сказал я себе, это стать могильщиком и обратить мой очаг в братскую могилу. С тех пор похоронам не видно конца. Мы придаем умершему позу зародыша, кладем его в шарообразный гроб и сталкиваем с лестницы. Затем слушаем, как он стукается, несясь по ступенькам, все быстрее с каждым мигом. Стук этот теряется вдалеке, но мы знаем, что он не прекращается, что все покойники прыгают по каменной лестнице вплоть до самого дна, которого, возможно, и нет. Наш профессор математики утверждает, что в один прекрасный день с неба хлынет дождь из деревянных шаров и мертвецы посыплются нам на голову. Да, вот оно, доказательство вины, — запах, идущий из моих окон. Пыль, покрывающая мою одежду, — отличительный знак моего ремесла: «Ибо прах ты.» И потому, сеньоры, я молю о милосердии! Молю, раскройте свою истинную суть, покройте меня ударами, подвергните пыткам, как полагается следователям, отнимите у меня жизнь, если необходимо! В моем кармане лежит остро заточенный нож: такой нож носит каждый житель деревни на случай внезапного вторжения из-под земли.

— Послушайте, сеньор, спрячьте нож, заканчивайте свои рассказы, дайте нам спокойно продолжить путь.

— Продолжить путь? Это значит, что я осужден окончательно и бесповоротно! Значит, вы заранее знаете, что пытки даже не понадобятся — настолько моя вина чудовищна и очевидна. Вы не палачи, вы следователи. Я знаю, что через несколько секунд Генерал получит ваши донесения и явятся жуткие персонажи, всем нам слишком хорошо знакомые. Видите, в деревне нет электричества. Это чтобы палачи, кружа в ночной мгле, не спустились к нашим бедным домам. Мы живем в полумраке, забившись в самую темную из комнат, стараясь не шевелиться, ведь простой жест рукой может намекать на запрещенный символ; мы не разговариваем, а только лишь исполняем заповедь «Плодитесь и размножайтесь», рьяно и упорно; мы питаемся мхом, растущим на стенах; и все это из-за страха перед пославшей вас организацией. И сегодня я, служа громоотводом для всей деревни, стану жертвой хищной стаи. Лучше уж наложить на себя руки!