Михаил Веллер - Мишахерезада

Через час возвращаются синие оба. По полку пополз слух.

Черт. Это длинноствольная противотанковая «рапира» Т-12. Новая. Считается секретной. Ко всему вдобавок.

Журнал записей дежурного по парку проверен. Парк проверен. Забор цел. Никто ничего не видел. Пушка испарилась.

Дежурный делает вдох-выдох и с обреченным мужеством звонит командиру полка. Выслушивает дребезг мембраны не дыша. Уходит с Тутовым в штаб для введения оглобли в организм.

Жара, солнце, мухи, звон. Я наблюдаю в стекло, как наш полковник семимильными шагами несется в парк и по бокам, герои на казнь, маршируют дежурный с Тутовым.

— Марсиане ее на воздушном шаре увезли, что ли… — недоумевает командир через час, истоптав дежурного по парку и пробежав вдоль ангаров и забора, как вынюхивающий пес в гону.

— Ё-Б Т-В-О-Ю Б-О-Г-А М-А-Т-Ь!!!!!!!!!! — заорал он в небеса и в ярости затопал ногами. Он был недоволен Всевышним.

А в десяти шагах за ним внимательно наблюдал наш особист, полковой уполномоченный армейской контрразведки. Орган, короче. На лице особиста большими буквами читалась возможность выловить шпиона и помочь своему продвижению по службе.

…В восемь вечера заступающий дежурный пошел со сменяющимся в парк. Актировать происшествие.

— Ну? — спросил он.

— Блядь… — сказал мой дежурный.

Пушка стояла на месте. На своих колодках. В чехлах.

Примчался Тутов, обнюхал свою пушку и завопил, как вурдалак на пункте переливания крови.

Пушку брал майор Степченков. Командир противотанкового дивизиона-2. Пострелять. Чтоб свою потом не чистить. Это ж морока! За один удар банника всем расчетом деревянный пыж пробивается по стволу на один миллиметр. Шесть метров: считай.

Полк у нас кадрированный. Солдат мало, офицеров много, техники до фига. По военным штатам он развертывается в арткорпус. Противотанковых дивизионов «рапир» — два.

— Если б на полигоне не бардак — я б тебе как раз успел привезти ее тепленькую! — горячился Степченков. — Тебе ж все равно потом чистить? А так — уже смазка снята…

Его собственная пушка, нетронутая с консервации, значилась в парковом журнале как вывезенная на полигон.

По выговору огребли оба. У маленького худенького хитрована Степченкова лысина от глаз до макушки пожелтела от унижения. А толстый Тутов лысину имел фигурную: по лбу и вискам кайма буйного черного волоса шириной в палец — а в середине голова вся голая, и вот она налилась малиновым цветом.

А ужас неземной, весь кошмар несказанный ситуации заключался в том, что старшим офицером первой тутовской батареи был я. С меня седьмая шкура. И пытаясь прогнать картины трибунала я щипал себя и колол во все места, и никак не мог проснуться от этого сна. А потом мне снилось, что все вот так хорошо кончилось. Чистый Мо Цзы.

«Джефф, ты знаешь, кто мой любимый герой в Библии? Царь Ирод!» Я постоянно поминал эту цитату О. Генри, работая в школе.

В своей первой школе я выступал старшим пионервожатым. Я расчесывал на пробор длинные волосы и завязывал галстук под бородой. Комсомолки от меня балдели. Юный Маркс пришел полюбоваться на марксистских внучат.

Мысли об игре с пионерами в «ручеек» и проведении сборов казались мне настолько дикими, что директор выгнал меня за неисполнение обязанностей. На расставание я получил характеристику для тюрьмы и психоневрологического диспансера.

Зав РОНО постучал пластмассовой рукой в черной перчатке и дал мне следующую школу. Был закон: он обязан трудоустроить, я обязан отработать. «Вот вам по квалификации: литература в старших классах».

Месяц я сеял то самое разумное, доброе и вечное в каменистой пустыне, какую являли мозги моих питекантропов. Сущность как ученического, так и педагогического коллектива выразилась в удивительно сходных доносах. Одни ябедничали, что я много задаю, а другие сигнализировали, что я нарушаю программу и прививаю чуждые взгляды.

Зав РОНО исполнил номер на бис и постучал своей костяной рукой по столу. По выражению его лица казалось, что руку ему оторвали за то, что он совал ее куда не надо. Он ранено простонал и вместо расстрела подписал мое направление в группу продленного дня начальной школы. Ниже только уборщица.

Школе следовало присвоить имя Ивана Сусанина. Такого места на карте не было. Кругом раскинулись леса и болота, в которых маскировались военные объекты.

В деревянном домике помещались три класса. Три трудолюбивых божьих одуванчика честно делили ставку воспитателя. Мое явление они приняли как кару за то, что отвлекают свои учительские силы на картошку и поросят в домашних хозяйствах.

Мне нашли комнату в деревне. Я приходил в школу к часу. Половина школы оставалась на продленку: матери на скотном дворе, присмотреть некому. «А где твой папа? — Мой папа демобилизовался. — Мой тоже!» В часе ходьбы базировался вертолетный полк.

Сначала я их выгуливал, пресекая мелкие драки. За хулиганство можно было отобрать мяч и оставить бедолаг без футбола: они слушались.

Затем из сельской столовой за двадцать кэмэ привозили обед: по фляге с первым, вторым и компотом, и коробку нарезанного хлеба. Приехавшая тетка раскладывала порции в школьные тарелки: столовая была четвертой комнатой школы.

С обедами была беда. Дети сдавали по пятнадцать копеек на обед. Двадцать пять учебных дней в месяц, тридцать детей: мешок мелочи и мятых рублевок. Деньги собирались постепенно, а платил я по первым числам. То есть из мешка всегда можно было взять немного на выпить и закусить. И когда наступал день получки, я всю ее отдавал в детский мешок: покрывал долг. Таким образом, я работал как бы за бесплатно. В долговом рабстве у спиногрызов. Это раздражало.

А после обеда первоклассники садились на левый ряд парт, второклассники на средний, третьеклассники на правый, и мы делали уроки. Надо же помочь, объяснить, проверить и держать дисциплину.

Из интеллектуальных развлечений наличествовал только Саша Ленин. Я объявлял ему Ленинский субботник, проводил обыск по Ленинским местам и выслушивал Лениниану про порку дома и пьяную мать…

— Ленин! — усовещевал я. — Кем ты вырастешь? Что еще ты натворишь в жизни?..

Маленький трудновоспитуемый Ленин выстрелил в меня алюминиевой скобкой из резинки с пальцев. И когда я отобрал и дал подзатыльник — выстрелил из второй! Мое педагогическое мировоззрение дало трещину, и из этой трещины я ответно засадил ему скобкой из резинки по стриженой голове!

Дети очень ценят демократизм старших. Через минуту я скорчился за учительским столом, укрывшись портфелем и отстреливаясь. Девочки собирали мне пульки с пола. А мальчики, пригибаясь за задними партами, встречно расстреливали воспитателя.