Нагиб Махфуз - Любовь под дождем

— Господин Сархан — из знатной семьи аль-Бухейри!

— Я не слышал никогда об этой семье. Да и Талаба Марзук, мне кажется, тоже.

— Один из его приятелей, — продолжала Марианна, — узнав, что ему неудобно жить в старой квартире, порекомендовал мой пансионат.

— А Хусни Алям?

— Господин Хусни из семьи Алям из Танты. У него сто федданов земли. — Она сказала это так гордо, будто сама являлась их владелицей. — Ни больше ни меньше, и революция не коснулась его. — Ее лицо сияло, будто это ей сопутствовала удача. — Он приехал в Александрию, чтобы организовать свое дело.

— А ты не засеваешь свою землю? — вмешался в разговор Сархан.

— Сдал в аренду, — кратко ответил Хусни Алям.

Сархан бросил на него насмешливый взгляд:

— Скажи лучше, что не засеял в своей жизни ни одного карата.

Все трое весело рассмеялись, Хусни — громче всех.

— А вот он, — Марианна указала на Мансура Бахи, — брат моего старого друга, который считается одним из лучших офицеров полиции в Александрии.

Мне показалось, что щеки Талаба-бека раздулись еще сильнее. Выбрав момент, когда все были заняты едой, он наклонился ко мне и прошептал:

— Мы попали в логово шпионов!

— Прекрати! Времена репрессий давно миновали, — прошептал я в ответ.

Между тем беседа перешла на политические темы.

— В деревне произошли серьезные преобразования, возникли новые отношения, — с большим энтузиазмом изрекал Сархан, — Новые веяния заметны и среди рабочих. Я постоянно нахожусь в их компании. Вы тоже можете убедиться в этом.

Молчавший все время Мансур Бахи разразился смехом.

— А ты серьезно занимаешься политикой? — спросил он.

— Я член административного совета, избран от служащих, — ответил Сархан.

— А прежде занимался политикой?

— Нет.

— Я полностью согласен с идеями, провозглашенными революцией, — вмешался Хусни Алям, — и поэтому считаю себя восставшим против своего класса, который революция и призвана почистить.

— Тебя, во всяком случае, революция не затронула, — заметил Мансур Бахи.

— Не в этом дело. Ведь даже самые бедные представители нашего класса не одобряют революции.

— Я считаю, что революция обошлась слишком мягко со своими врагами, мягче, чем следовало!

Талаба Марзук подумал, что если он будет и дальше хранить молчание, то это может повредить ему. И он, выбрав момент, включился в разговор:

— Я потерпел значительный убыток, и я был бы лицемером, если бы сказал, что не страдаю, но я был бы также и эгоистом, если бы стал утверждать, что того, что сделано, не нужно было бы делать…

Когда под утро я добрался до своей комнаты, Талаба-бек вошел следом за мной и спросил, что я думаю по поводу его высказывания.

— Ты говорил прекрасно, — ответил я, вынимая искусственную челюсть.

— Думаешь, они мне поверили?

— Не сомневаюсь…

— Наверное, мне лучше подыскать другое местожительство…

— Глупости.

— Всякий раз, когда я слышу, как восхваляют революцию, принесшую мне гибель, у меня начинается обострение ревматизма!

— Ты должен научиться укрощать его.

— Как это делаешь ты?!

— Мы не похожи с тобой ни в чем, ты же знаешь, — смеясь, ответил я.

— Желаю тебе кошмарных сновидений, — сказал Талаба-бек, отправляясь к себе.

Марианна спиртного не пила, а из еды довольствовалась кусочками жареного мяса и стаканом теплого молока.

— Плохо, что концерт Умм Кальсум начинается так поздно, — заметила она.

Однако молодые люди не очень тяготились ожиданием. Они ели, пили и веселились.

— Я знаю о вас очень многое, — неожиданно сказал мне Мансур Бахи.

Меня охватило чувство детской радости, будто я на мгновение вернулся к дням своей юности.

— Я не раз просматривал старую прессу, когда готовил очередную радиопрограмму, — пояснил он, — У вас интересная биография. Вы ведь активно участвовали в политической жизни страны, состояли в партии аль-Умма, в партии «Ватан». А в революцию…

Я с жаром ухватился за предоставившийся случай пройтись по дорогам истории. Мы говорили с ним о незабываемых событиях, разобрали позиции различных партий, вспомнили партию «Вафд», противоречивость ее принципов, выяснили, почему я примкнул к партии «Истикляль», а позже поддержал революцию…

— Но почему вы так мало писали о коренных социальных проблемах?

Я рассмеялся.

— Я начал свой путь с «Аль-Азхара», поэтому нет ничего удивительного в том, что я действовал как маазун [9] Маазун — лицо, уполномоченное судом шариата заключать браки. , который выступает в роли примирителя Востока с Западом!

— А не странно ли, что вы вели кампанию и против братьев мусульман и против коммунистов — ведь их учения противоположны.

— Было время сомнений. А затем пришла революция.

— Значит, ваши сомнения кончились?

Я ответил утвердительно. Но я знал, что мои сомнения, которые не могут разрешить ни партия, ни революция, остались со мной, и повторил про себя мольбу, о которой не ведает ни одна душа на свете.

Эти остроумные, состоятельные молодые люди доставляли немало хлопот Марианне. Да и у Зухры прибавилось работы, но она и виду не подавала. Что касается Талаба Марзука, то он заявил:

— Мне не нравится ни один из них.

— И Хусни Алям? — спросила Марианна.

— Сархан аль Бухейри — самый опасный из них, — продолжал Талаба. — Он пользуется революцией для своей выгоды. Заявляет, что он из семьи аль-Бухейри, о которой никто не слышал. В то время как каждый, кто родился в провинции аль-Бухейри, считается Бухейри, даже Зухра может называться Зухрой аль-Бухейри.

Мы с Марианной рассмеялись. Мимо нас, спеша куда-то по своим делам, прошла Зухра, очаровательная, как распустившийся цветок. На ней была голубая косынка и серый жакет, подаренный ей Марианной.

— Мансур Бахи, — вернулся я к разговору, — умный юноша. Ты не находишь? Мне думается, он из тех, кто делает все молча. Он из подлинного поколения революции…

Я вышел из ванной и увидел в коридоре Зухру и Сархана аль-Бухейри, они о чем-то шептались. Сархан стал говорить нарочито громко, как бы отвечая на вопрос девушки. Я прошел в свою комнату, сделав вид, что ничего не заметил. Однако мной овладело беспокойство. Как уберечь Зухру, когда вокруг нее столько молодых людей?

Когда Зухра принесла мне утренний кофе, я спросил ее:

— Где ты проводишь воскресные вечера?

— В кино, — весело ответила она.

— Одна?

— С мадам.

— Да сохранит тебя аллах, — удовлетворенно промолвил я.

— Ты беспокоишься обо мне, будто я маленькая девочка, — улыбаясь заметила она.

— Ты и есть девочка, Зухра.

— Вовсе нет. В трудный момент ты увидишь, что я могу вести себя как мужчина.