Джойс Оутс - Делай со мной что захочешь

— Хорошо, — сухо сказал Джек.

— Мне, пожалуй, пора, а то я опоздал больше обычного, — со вздохом произнес Броуер. — Сам не знаю, то ли я этот класс ненавижу, то ли ее… Я ведь вас никак не задел, нет? Просто потрепался.

— Конечно, нет, — сказал Джек, отступая от двери.

— Передайте Рэйчел привет, о'кей? Надеюсь, скоро увидимся?

— Конечно, — сказал Джек.

И быстро пошел прочь по коридору.

Когда он оглянулся, Броуер уже вошел в класс. Джек приостановился, думая о том, сколько он зря потратил времени: ведь он убил на Броуера не один час, да и вообще кому нужна дружба? Кому это нужно — тратить попусту столько времени? Голова у него слегка кружилась от выпитого, и ему это было неприятно. И, однако же, он чувствовал какую-то странную приподнятость.

Он вернулся к двери в класс и снова взглянул сквозь стекло, теперь уже заранее готовясь к тому, что увидит ее — миссис Марвин Хоу — и почувствует отвращение. Это лицо, рожденное мечтой, но не его мечтой, не его воображением. Чьим-то чужим. Лицо открытое, пустое, отрешенное, высокие твердые скулы натягивают кожу, неестественно безупречную кожу. Оно было совершенно, как на плакате, лицо без пор. Он почувствовал, что ненавидит ее, и, однако же, ненависть его была неосознанной — так ненавидят убогих, так дети ненавидят калек из страха перед увечьем.

Очевидно, Броуер начал лекцию, потому что женщина что-то записывала, медленно водя карандашом. Вид у нее был спокойный, сосредоточенный — ей явно нравилось быть тут. Она сидела, совершенно умиротворенная, слегка склонив голову к плечу, голову с густыми светлыми волосами, заплетенными в косы, уложенные вокруг головы; Джек вдруг обнаружил, что не отрываясь смотрит на нее и думает, Но он сам не знал, о чем думает. А думал он: «Вот сейчас я начну пятиться и увижу, как она станет уменьшаться, — так уменьшается лицо, если посмотреть на него в подзорную трубу с обратной стороны».

Он вернулся в свою контору — маленькое помещение, которое он снимал в новом бетонном здании близ шоссе Лоджа. Там он заварил себе кофе — растворимого кофе — и сел, раздраженно почесывая голову. Волосы у него чересчур отросли. Надо будет как-нибудь постричься — как — нибудь. Они у него были очень густые и быстро салились… Сразу после пяти появилась клиентка — черная женщина, которая должна была прийти накануне, но Джек не стал спрашивать, где она пропадала. Слишком много пришлось бы терять времени, просеивая всю эту немудреную ложь, чтобы добраться до никому не нужной правды — правды, которая не имела значения ни для него, ни для нее. Как и его работа, впрочем.

— Так вы сможете что-нибудь с ним сделать, мистер Моррисси? — спросила она.

— Да, да, — машинально сказал Джек.

— Вы сумеете мне помочь?

— Да, — сказал Джек. Да. Он постарается. — Я найду вам заботы поинтереснее, — сказал он и попытался изобразить улыбку. Но она не поняла шутки — смотрела на него разинув рот. — Не волнуйтесь, я добьюсь постановления суда против него, — сказал он, и это, видимо, ее удовлетворило.

Пока женщина жаловалась на мужа — как он угрожает ей, как бьет, два зуба выбил, мальчику глаз подбил, — Джек обнаружил, что думает о жене Хоу, собственно, даже не думает, а видит ее. А черная женщина рассказывала, как ее сын испортил себе желудок, когда ему было два годика, он попробовал какого-то порошка для чистки ванны и теперь толком ничего не может есть, пища у него толком не переваривается, и все доктора говорят, что и кормить-то его незачем. Джек смотрел на нее, а видел другую. Он лишь рассеянно, автоматически кивал:

— А Герман — он сказал, он сказал, что пойдет в полицию и все скажет про моего брата, а я сказала ему — он что, хочет, чтобы нас всех избили? Хочет, чтоб его самого выбросили из окна? Потому что, понимаете, мистер Моррисси, это же в общем-то не секрет — мой брат, он в большой банде… и такой, как я, он в жизни не послушает, — если даже попросить, чтобы пощадил или там еще что. Этот человек — он по пять тысяч в неделю себе в карман кладет, а такая мелкая рыбешка, как Герман, — ему вообще скоро крышка, верно? Я сама ему так и сказала: пусть только попробует притеснять меня, или шантажировать, или…

Она была такая живая, реальная, эта женщина лет тридцати с небольшим, с очень энергичным лицом и могучими бицепсами — рукава ее пальто были даже немного вздернуты, точно ей было жарко. В обычное время Джек проявил бы любопытство — пять тысяч в неделю ? Ее братец, должно быть, торгует героином. И все же — пять тысяч долларов! А она платит Джеку такую ерунду. Но сегодня, в этот вечер, он слушал ее вполуха и участливо кивал, а сам видел не ее. Он видел другое лицо. Он вдруг почувствовал, как в нем нарастает ярость, во рту появился ее вкус — горький, точно яд, горький, точно порошок для чистки ванны…

— Герман настроил моего брата против всех нас, оттого что пытался меня шантажировать, — тянула женщина, — и я до смерти боюсь его, мистер Моррисси…

— Его? Кого?

— Германа. Потому что он может начать такое — совсем распояшется, если мой брат будет продолжать свое.

Джек слушал ее, глаза его стекленели. «Так бы и обхватил ее сзади за шею…» — думал он; или так думал кто-то другой. Не эту женщину, а ту, другую. Не эту крупную разгневанную женщину с горестным лицом, а другую, у которой лицо словно изображение на экране. Одно лицо — очень настоящее, с крупными чертами, плотное, ощутимое, тяжелое; другое лицо — лишь изображение, спроецированное на экране, тоненькая пленочка, образ лица.

— Можете мне дальше не рассказывать, — прервал ее Джек. — Личная жизнь вашего брата — его дело, а не мое. Вы ведь пришли сюда говорить со мной по поводу мужа. Так что запомните: о брате вы со мной не говорили. Вы начали говорить, но я вас остановил. Будете помнить?

— О да, мистер Моррисси, — поспешила заверить его женщина.

Он сидел и слушал ее, вялый, вдруг ставший ко всему безразличным. Надо будет сегодня выспаться — он мало спит последнее время. Четыре-пять часов — этого недостаточно. Он начал худеть. Глаза у него порой щиплет. Женщина говорила медленно, запинаясь, потом все увереннее, распаляясь гневом, а он пытался представить себе ее тело, ее физическое естество — женщина, с которой он мог бы переспать, существо противоположного пола. Но он никак не мог поверить, что она реально существует. Она была грандиозно-настоящая и сидела так близко, что он видел все изъяны ее лица и, однако же, не мог заставить себя поверить, что она настоящая: перед ним то и дело возникало другое лицо, словно озаренное вспышкой, вспышкой безумия. Галлюцинация. В то же время он был несколько растерян, потому что все это зряшная трата времени: и разговор с Броуером, и чувства, которые у него тогда возникли, зряшные чувства, которые вовсе ему не нужны, — ну, какое ему дело до Марвина Хоу или его жены, или вообще любой женщины? Он никогда особенно не интересовался женщинами и, уж конечно, не бегал за ними. Все это пустая трата энергии, только отвлекает от работы.' До Рэйчел он встречался лишь с четырьмя-пятью женщинами — просто так, потому что эти женщины были доступны и никаких требований к нему не предъявляли; все они в какой-то мере ему нравились, каждая в какой-то мере нравилась, но ни одной он не любил. Нет, неправда. Он любил Рэйчел. Он уважал ее, он женился на ней, радуясь тому, что понравился такой умной и идейной женщине. Ведь она в известном смысле еще больше, чем Джек, посвятила себя борьбе — за это он очень уважал ее и немного боялся. Он никогда не изменял ей. Такая мысль ему даже в голову не приходила, слишком он был занят…