Татьяна Соломатина - Папа

– Девять. И ты не брал меня с собой в литейку. Я сама приехала. Потому что думала, что потеряла ключи. А Вика с Куйбышева их нашла. Я тогда не сказала тебе, но… Мне было так стыдно, что сделать дубликат придумала не я, а Вика, что я тогда не сказала тебе. Я решила признаться тебе через тридцать пять лет. Если доживу. Я дожила и признаюсь. – Мой отец меня не слушает.

Тридцать пять лет носишь в себе тайну. Тридцать пять лет тебе стыдно, что ты выдала чужую идею за свою. Ты признаёшься в постыдном – но тебя не слушают. Наконец-то признаёшься в единственном, не выдуманном кем-то, твоём собственном постыдном – но тебя не слушают. Это совершенно неважно. Потому что ты сдержала слово, данное самой себе тридцать пять лет назад.

– Да быть такого не могло! – говорит мой отец. – Техника безопасности. Нет, не помню, чтобы ты приезжала в литейку. Какие ключи? Какой дубликат? Кто эта Вика с Куйбышева?!

– Одна из моих школьных подруг. Я с ней дружила с первого класса. Она часто бывала у нас дома. У меня были фотографии всех их. И Наташки, и Вики, и Людки. И наверняка сейчас есть где-то у вас, в старых альбомах. Вы что, совсем не смотрите альбомы с фотографиями?

– Нет. Я даже не знаю, где они.

Ничего не помнит. И не знает. Не слушает. Не понимает. Ну, пусть выпьет-покурит. Дома ему этого не разрешают. Кто не курит и не пьёт – тот здоровеньким помрёт! Очень-очень здоровеньким, очень-очень не скоро. И ни черта не помня, не зная, не слушая, не понимая. Пусть говорит… Всё равно. «Родительская квартира» уже давно разрослась за номинальные пределы и распласталась на побережье целым городом. Я больше смотрю, чем слушаю. А если слушаю, то не своего отца. Я привезла фотографии его внучки. Моей дочери. Дочери моего мужчины. Ей уже почти двадцать. Он снимает очки и смотрит на снимки близко-близко.

– Похожа на тебя. Прям вылитая ты в этом возрасте.

Но быстро теряет к внучке интерес, откладывает фотографии в сторону и продолжает бубнить.

– Положи в карман. Это тебе. Вам с мамой, – говорю я и киваю на изображения нашей с моим мужчиной дочери.

– Да? Спасибо! Только я не буду показывать их маме. Она считает, что… – говорит мой отец и откладывает фотографии в другую сторону. Прямо туда, где разлился кофе, и сильно шустрый официант не сильно спешит протереть. И рассказывает мне, что считает мама. Навязчивые идеи с возрастом становятся всё навязчивее. Я почти не слушаю. Я думаю лишь о том, что если бы я была больна, то мой мужчина не рассказывал бы нашей дочери о моих навязчивых идеях, а вовремя отвёл бы меня к доктору. И уж точно никогда-никогда мой мужчина не позволил бы мне – будь я больна навязчивыми идеями – ненавидеть свою собственную дочь. Он просто выключил бы меня из её жизни. Дурацкие мысли. Зачем я их думаю? Это всё отец с его разговорами. Всё равно что в старом архиве перебирать и перебирать уже давно неактуальные подшивки. Ничего особо вредного, но расчихаешься от пыли. Побочные эффекты от старых подвалов и ветхих бумаг. Если недолго – не вредно. Главное вовремя выйти на свежий воздух.

Ещё немного – и я звоню на ресепшн «Лондонской» и прошу вызвать для меня такси. Как это у них гордо называется «представительского класса». Ну, то есть, значит, приедет не раздолбанная праворукая «Тойота», а что-нибудь с кожаным салоном. С просторным кожаным салоном. Когда мой подсушенный беспамятством отец сядет туда – он потеряется. Ему там будет где спрятаться.

Перезванивают. Машина пришла.

– Идём, я посажу тебя в такси.

– Ой, зачем такси?! Я и на трамвае доеду.

– Папа, я уже вызвала. Машина ждёт. Идём.

– Ой, лучше бы ты мне деньгами дала.

– Давай я дам тебе деньгами отдельно от такси.

– Ой, да я пошутил. Ну разве что немного… На телефон положу. А то у мамы не допросишься.

А что он хотел? Мама всегда распоряжалась семейным бюджетом. Раньше надо было начинать. Лет эдак на пятьдесят пораньше.

Даю немного.

Даю фотографии его внучки, которые он так и забыл в кофейной лужице.

Сажаю в такси.

Через полчаса мне звонят с ресепшена «Лондонской» и сообщают, что таксист передал им пачку фотографий, которые забывчивый пассажир оставил на заднем сиденье.

Ну что ж. Мне дороги фотографии моей дочери. Они будут в моём альбоме. Я буду не только помнить, но и в любой момент времени знать, где они – фотографии и альбомы. И дочь. А не буду я – будет папа. Её папа. И мы оба будем слушать нашу дочь. И – понимать.

Я возвращаюсь к столику, рассчитываюсь с не в меру ретивым и потому совершенно неорганизованным официантом. И спускаюсь на морвокзал. По лестнице. Перебегаю через дорогу – я всё-таки здесь родилась и не буду спускаться в подземный переход! И гуляю по морвокзалу. Совершенно бездумно, прекрасно и хорошо. Несмотря на воткнутую в мол гостиницу и прочие модернистские изыски вроде «Мальчика, разрывающего матку» и смотрящей в море бронзовой жены моряка – это всё же морвокзал. Впрочем, бронзовая жена моряка с малышом – ещё ничего. На морвокзале теперь и гостиница, и храм, и даже художественная галерея. Когда-то морвокзал был совсем другим… Ну, разумеется! Всё всегда другое. И всё же то самое. Потому важно только то, что я гуляю по морвокзалу. Я свободный человек…

Звонит телефон:

– Она прячет твои книги! – мой отец. – Отбирает у меня и прячет. – Он, по всей вероятности, уже немного положил тех моих «немного денег» на телефон и теперь смело звонит.

Но я уже вышла из этого архива на свежий воздух и потому не сразу ориентируюсь в клубах вновь набросившейся на меня пыли.

– Кто отбирает? Мама, что ли? Господи, как же вы мне все дороги! Да тираж этих блокнотов уже несколько больший, чем тираж вечных блокнотов Викиной подружки-с-первого-класса, – смеюсь я. – Смысл прятать книги, когда они во всех книжных этого южного приморского города? Впрочем, мне всё равно. Ты забыл в машине фотографии.

– Да? Она прячет твои книги, представляешь?

– Тебе не кажется, папа, что во всём этом есть не только «она»?

– Да я что? Я-то ничего. Вот мама…

– Извини, мне некогда. – Нажимаю отбой.

Ну правда некогда. Некогда – это не когда, а где. Жаль тратить время на не там. Мне ещё надо успеть правильно и вкусно попрощаться с этим южным приморским городом. Вечно я не успеваю попрощаться с ним как следует. И никогда не знаю, когда приеду сюда в следующий раз и почему. Всегда и только – повинуясь какому-то непонятному импульсу. Раньше приезжала по делам. Когда у меня были дела. А теперь у меня есть одно-единственное дело, требующее большую часть года сосредоточения и концентрации. Потому сюда ли, куда угодно ли, я приезжаю лишь тогда, когда моё единственное дело устаёт от меня и чуть ли не насильно выгоняет меня за порог нашего общего с моим делом дома прошвырнуться по планете. Но я уже чувствую, что моё дело по мне соскучилось и пора к нему возвращаться. И я в очередной раз собираюсь попрощаться с этим южным приморским городом-портом основательно.