Рагнхейду Йоунсдоттир - Грёзы о сне и яви

Пастор говорит о даре печали и мире от бога. Он умолкает, берет Гвюдрун за ледяную руку и осеняет крестным знамением, словно покойницу.

Может быть, она уже умерла?

Новые голоса, друзья, родственники, они приходят и уходят.

– Такова жизнь.

– Многим пришлось пережить такое.

– Это еще ничего, куда хуже остаться одной с кучей ребятишек.

– Она молодая, здоровая, переживет.

Шепотом:

– Да и какая была бы у них жизнь! И все это видели, кроме нее.

Шепотом, еще тише:

– Без постоянной работы, нервнобольной; ей бы пришлось работать за двоих.

– Можно считать, ей повезло.

Все больше темнеет.

Мать сидит на краю ее постели и беззвучно плачет.

Почему она плачет?

– Поговори со мной, Гвюдрун. Тебе станет легче. Дай я подниму тебя повыше и подоткну подушку. Вот так, а теперь выпей это, тебе станет лучше.

– Надо вызвать врача. Это ненормально.

Врача. Какой тут может быть врач?

Мрак сгущается, тяжелеет. Он окутывает и скрывает ее.

Она судорожно вцепляется во мрак. Малейший просвет причиняет ей невыносимые страдания.

Новые голоса. Врач.

– Теперь поспи, Гвюдрун, милая. А потом все станет легче.

Укол в руку. Она почти не чувствует его. Голоса удаляются, и мать тоже растворяется во мраке.

Блаженный покой.

Что это? Корабль в океане. Он разваливается па куски, но люди спасаются. Все спасаются на шлюпках и плотиках.

Вон там Атли. Я так и знала, это был только сон. Ты не мог уйти от меня.

Гвюдрун гладит рукой свое подвенечное платье и прячет фату в ларец. Она будет хранить ее для своей дочери. Почему она так плохо помнит венчание? Конечно, потому, что каждый день приносит ей новую радость, новое чудо.

Но отчего у нее какая-то странная пустота в голове? Она, верно, еще не совсем оправилась после болезни.

Где сейчас Атли? Она думала, что они больше никогда не разлучатся.

Надо поставить в вазу свежие розы. Эти уже не пахнут.

Больше она ничего не может сделать?

Нет, ничего.

Она садится и принимается ждать.

Она всегда ждет.

Но теперь в вазах уже нет роз.

Розы так дороги. Сначала надо купить еду и одежду, а уж затем, на оставшиеся деньги, – цветы и книги. Порой не остается ни гроша.

Придется ей работать больше, чтобы в вазах всегда были розы. Атли любит розы. Он любит все красивое.

Неправда, что она одна трудится за двоих. Атли тоже работает. Не его вина, что ему так трудно довести дело до конца и что у него постоянно меняются увлечения.

Но где же он сегодня?

– Слушай, Гвюдрун, давай-ка пойдем куда-нибудь развлечемся.

– Тебе со мной скучно?

– Нет. Конечно, мне с тобой не скучно, но нельзя же все время торчать дома вдвоем… А тебе не хочется развлечься со мной, Гвюдрун?

– Да-да.

Ей встретилось сегодня столько женщин с детскими колясками. Одна коляска была голубая, как глаза сидящей в ней девчушки. Обеими ручками малышка держала красивую красную погремушку.

Нет надежды, что Атли захочет ребенка, во всяком случае в ближайшее время. С детьми так трудно и беспокойно.

Почему Атли не с ней?

Гвюдрун устала.

Порой трудновато все время ходить на работу и при этом думать о доме. Но сейчас можно отдохнуть.

Она одна.

Атли в своей комнате. Ему нужен покой. Она не должна мешать ему.

Жаль, что он не может работать днем, когда она уходит. Тогда они могли бы проводить вечера вместе. Но творчество совсем не то, что обычная работа, говорит Атли, и она это хорошо понимает.

Что-то начало меняться в их совместной жизни?

Нет, нет, нет.

Ведь жизнь не может быть сплошным праздником.

– Гвюдрун.

– Да, Атли.

– Ты немного устала?

– Нет-нет.

– Тогда я почитаю тебе то, что написал сегодня.

– Ты закончил пьесу?

– Да, я уже давным-давно продумал каждую сцену до мельчайших подробностей.

– О, Атли, ты всю ее написал, и последний акт тоже?

– Какое это имеет значение! Но, знаешь, мне расхотелось читать тебе. Все эти твои расспросы, Гвюдрун, действуют мне на нервы.

– О Атли.

– Ты помнишь мои листки, Атли?

– Твои листки? Какие листки?

– Листки с маленькими операми, стихами и рассказами.

– Я совсем забыл про эти детские забавы.

– Ты говорил, что у одного стихотворения есть крылья.

– Тогда у всего были крылья.

– А теперь?

– Теперь…

– Куда ты, Атли?

– К чему эти расспросы? Я что, должен отчитываться перед тобой в каждом своем шаге? Ты ведь не желаешь пойти со мной?

– Нет.

Гвюдрун смотрится в зеркало. Неужели это ее лицо? Волосы уже начали седеть.

Разве она не собиралась издать письма Атли, когда ее волосы станут белыми как снег?

Волосы у нее еще не белые, просто седоватые.

Сегодня Атли вернется поздно.

Гвюдрун играет на пианино.

Она не сочиняет ничего нового, лишь вспоминает то, что знала когда-то давным-давно. Звуки забытых мелодий и стихов всплывают в ее памяти. Далекие, слабые, словно маленькие дети, которым не дано было вырасти π окрепнуть.

Где ее дети? У нее их никогда не было? Или они тоже оставили ее? Где Атли?

Откуда такая пустота?

Однажды она так же мучилась.

Нет, не так же.

Тогда она могла бежать во мрак, а теперь бежать некуда.

О мама.

Голова Гвюдрун падает на ночной столик.

Она проводит рукой по лбу и громко стонет.

– Ты поранилась, Гвюдрун?

Кто это? Мама?

Она не видела ее уже целую вечность.

Гвюдрун открывает глаза. Она дома, в своей старой постели. В комнате светло, и мать сидит рядом на краю кровати.

– Теперь тебе лучше, родная. Ты очень долго спала.

– Спала? Я проспала много, много лет?

– Нет, не много лет, но много часов.

– Значит, мама, мне все приснилось?

– Нет, Гвюдрун. Это был не сон, но пастор говорит, что еще есть надежда.

Есть надежда. О мама! Гвюдрун закрывает глаза.

Солнечные лучи освещают ее лицо. Горе давит уже не так сильно.

Что еще ей пригрезится? Или явь – это сон, а сон – явь?