Самия Шариф - Река слез

А попутчик все говорил и говорил, и это было изнурительно. Я горела желанием гневно крикнуть ему: «Да заткнешься ты, наконец? Пожалей женщину, которой и так приходится несладко!»

Кадры воспоминаний ослепляли и оглушали меня. Крики моего первого ребенка Амира, украденного моей матерью, смешивались с криками Норы, которая, бессильная что-либо сделать, видела, как отец получает наслаждение, издеваясь надо мной у нее на глазах. Жалобы моих детей во время нескончаемых скитаний по улицам Парижа сливались с рыданиями Мелиссы, испытывающей страх быть арестованной в аэропорту.

Голос стюардессы грубо вырвал меня из этого провала в пустоту.

— Мадам, пожалуйста, вы должны выйти.

Салон самолета опустел, на сиденьях рядом со мной тоже никого не было. Мой попутчик ушел, не удосужившись попрощаться.

— Я заснула.

— Ничего страшного. Проходите сюда.

Стюардесса проводила меня до выхода. Я хотела ей сказать, что это неправда, что я на самом деле не заснула. Что просто накатывающиеся на меня кошмары мешали мне реагировать на окружающее адекватно. Что во мне все еще живет страх быть задержанной при проверке документов. Но что толку все это объяснять?

«Самия, никто не сможет залечить твои душевные раны».

С ужасом я осознавала глубину своего одиночества. Маленькая девочка, когда-то предоставленная сама себе, выросла, но по-прежнему не было никого, кто смог бы ее защитить.

Я прошла по длинному коридору аэровокзала, ощущая острую боль в животе. Не существовало таких слов, которые могли бы принести облегчение. Тоска все росла и вскоре смогла бы разорвать меня на кусочки.

Оказавшись в зале ожидания, я ходила вдоль стены, и видения не оставляли меня. Я видела людей, которые находились здесь пять лет назад, и так же холодные струйки пота стекали по моему телу. Я слышала, будто наяву, голоса моих детей, ощущала, как они дергают меня за рукав.

«Мама, а игра уже началась? Мама, мне страшно! Мама, меня тошнит! Мама, я боюсь, что тебя посадят в тюрьму. Смотри, мама, строгий человек проверяет паспорта. Он сразу разоблачит нас».

Как я смогла через это пройти? Все ужасные подробности нашего побега, моего крестового похода, проходили перед глазами, и я ничего не могла с этим поделать. Дети были такими маленькими, уязвимыми. Как еще я могла защитить их от страданий?

Никогда раньше их мучения я не ощущала так остро. И хотя я прекрасно понимала, что другого выхода все равно нет, чувство вины за то, что я ввергла их в эти испытания, терзало меня, словно я сделала это по какой-то прихоти.

Изо всех сил я старалась вести себя, как нормальные люди, спокойно ходившие по зданию аэровокзала. Напрасные усилия! Мне даже не удалось сконцентрироваться, чтобы дойти до посадочной зоны. Я присела, чтобы перевести дух.

«Дыши глубже и прекрати паниковать, Самия. Для страха больше нет оснований. Никто здесь нежелает тебе зла. Дети в безопасности, а ты отдыхаешь. Больше, чем кто-либо другой, ты должна наслаждаться таким счастьем. Отдайся этому».

Я достала из сумочки маленькое зеркальце, в котором увидела свое испуганное лицо, болезненно бледное. Вспомнив, что мне когда-то запрещали прикасаться к косметике, я провела помадой по губам и нанесла тени на веки. Этого было достаточно, чтобы поднять себе настроение. «Господь отправит тебя прямо в ад, если ты будешь пользоваться косметикой, — повторяли мне. — Это привлекает взгляды мужчин, а от них ты должна держаться как можно дальше». Простой мазок помады по губам для меня приравнивался к подвигу.

Я не знаю, накажет ли меня за это когда-то Господь и, говоря по правде, это меня не волнует. Что важно, так это получать удовлетворение от своих действий, не боясь порицания людей.

Я все еще бродила в сумерках прошлого, мысленно обращаясь к женщинам, находящимся под абсолютным гнетом мужчин. Я знала, как тяжек груз этих страдалиц, а их мечты о свободе чаще всего несбыточны.

Переезд в Квебек в 2001 году положил конец моим физическим и моральным страданиям» но не избавил меня от горьких воспоминаний. Наверное, если говорить по-научному, у меня был синдром посттравматического шока, как у некоторых вернувшихся из Афганистана военных. И мои стоны сливались со стонами тех женщин, которых все еще притесняли. Я чувствовала себя в долгу перед ними, испытывала настоятельную потребность если не изменить положение вещей, то, по крайней мере, попытаться улучшить жизнь некоторым из них. Спасти хотя бы одну — и мир вокруг меня станет чуточку краше.

Даже в суете парижского аэропорта я не переставала слышать их громкий или приглушенный плач, в частности, плач моей бывшей соседки. Молодая и красивая парикмахерша очень гордилась тем, что сама зарабатывает на жизнь — у нее был собственный, очень хороший парикмахерский салон в нескольких километрах от столицы Алжира. Ее звали Амира. Этот салон был для нее символом свободы. Она обучилась профессии парикмахера и долго и терпеливо собирала деньги, чтобы воплотить свою мечту в жизнь.

Однажды утром ее с перерезанным горлом нашли в салоне. Единственной виной этой женщины было то, что она пошла наперекор родным и двоюродным братьям — все они были интегристами. Глава семейного клана постановил, что убийство должен совершить собственноручно родной брат Амиры, восстановив таким образом попранную честь семьи. Брат, правда, отказался, и тогда эта кровавая миссия была поручена ее молодому кузену, которому едва исполнилось восемнадцать лет. Чтобы наилучшим образом отомстить за поруганную честь, необходимо было, чтобы убийца состоял в кровном родстве с жертвой.

Амира — это имя означает «принцесса» — была блондинкой и носила облегающую одежду, которая подчеркивала ее пышные формы. Ей было тридцать два года, она четыре года была замужем, имела дочь двух с половиной лет. Ее муж преподавал в пригородном колледже. Именно с его помощью супруга открыла свое собственное дело, и с тех пор все ее родственники перестали с ней общаться, публично обвинив ее в предательстве. Она стала позором для своей семьи.

Работать в парикмахерской, тем более на окраине, означало в то время бросить вызов террористам и выказать им свое презрение. Для женщины это было очень опасно. Такой поступок свидетельствовал о ее несгибаемой силе воли и самостоятельности. То, что она теперь заботилась о красоте женщин, также противоречило мировоззрению интегристов и заслуживало высшей меры наказания — смертной казни.

Террористы несколько раз присылали ей угрозы, но Амира оставалась глуха ко всем предупреждениям и продолжала заниматься любимым делом. Немногие мужчины могли проявить такую стойкость, что уж говорить о женщинах.