Роберто Боланьо - Третий рейх

Через окно доносится шум моря вперемежку со смехом последних полуночников и еще какими-то звуками — наверное, официанты убирают со столов на террасе, а иногда слышно, как по Приморскому бульвару медленно едет автомобиль, и из соседних номеров долетают приглушенные и неразличимые голоса. Ингеборг спит; на ее лице застыло безмятежное выражение, кажется, ничто не способно нарушить ее сон. На ночном столике стоит стакан с молоком, к которому она не притронулась, теперь, должно быть, молоко уже согрелось; а рядом с подушкой из-под простыни высовывается книга о сыщике Флориане Линдене, из которой она осилила всего пару страниц, прежде чем погрузиться в сон. Со мною все обстоит наоборот: жара и усталость лишают меня сна. Обычно я хорошо засыпаю и сплю от семи до восьми часов ежедневно, правда, редко когда ложусь усталым. По утрам просыпаюсь свеженький как огурчик и ощущаю в себе прилив энергии, не иссякающей и после восьми и даже десяти часов активных действий. Насколько я себя помню, так было всегда; это часть моей натуры. Никто не прививал мне этого качества, просто таков уж я от природы, и этим я не хочу сказать, что я лучше или хуже других; той же Ингеборг, к примеру, которая по субботам и воскресеньям встает не раньше двенадцати, а в остальные дни только после второй чашки кофе — и сигареты — способна до конца проснуться и отправиться на работу. Тем не менее в эту ночь усталость и жара не дают мне уснуть. А еще желание писать, изложить на бумаге события дня мешает мне нырнуть в постель и погасить свет.

Путешествие прошло без каких-либо помех, достойных упоминания. Мы сделали остановку в Страсбурге — красивый город, хотя я здесь уже не впервые. Обедали в подобии супермаркета на обочине автострады. На границе, вопреки тому, о чем нас предупреждали, нам не пришлось стоять в очереди, и буквально через десять минут мы оказались по ту сторону границы. Все произошло очень быстро и организованно. С этого момента за руль сел я, так как Ингеборг не очень доверяет местным автомобилистам, думаю, это связано с неприятным опытом, полученным на испанских дорогах много лет назад, когда она была еще девочкой и возвращалась после каникул со своими родителями. К тому же она, конечно, устала.

У гостиничной стойки нами занималась совсем молоденькая девушка, довольно свободно изъяснявшаяся по-немецки и без труда нашедшая нашу бронь. Все оказалось в порядке, и когда мы уже поднимались к себе в номер, я заметил в ресторане фрау Эльзу; я сразу узнал ее. Она накрывала на стол и что-то указывала стоявшему рядом с полным подносом солонок. На ней было зеленое платье, на груди красовалась металлическая табличка с эмблемой отеля.

Годы почти не изменили ее.

Увидев фрау Эльзу, я сразу вспомнил дни своего отрочества со всеми его темными и светлыми сторонами; в памяти возникли родители и брат, завтракающие на террасе гостиницы, музыка, которая с семи вечера начинала литься из ресторанных репродукторов на первом этаже, бессмысленные улыбки официантов, компании подростков моего возраста, собирающихся пойти искупаться вечером или отправиться на дискотеку. Какая же тогда у меня была любимая песня? Каждое лето появлялась новая, чем-то похожая на предыдущую, ее напевали и насвистывали бесконечно, до изнеможения, и ею же обычно заканчивались все дискотеки городка. Мой брат, который всегда весьма взыскательно относился к музыке, старательно отбирал перед началом каникул пленки, которые возьмет с собой; я же, наоборот, предпочитал, чтобы случай вложил мне в уши новую мелодию, неизбежную очередную летнюю песню. Мне достаточно было услышать ее пару раз, чисто случайно, чтобы мелодия потом сопровождала меня на протяжении всех каникул, наполненных солнцем и расцвеченных новыми знакомствами. Знакомствами весьма недолговечными, если взглянуть на них из сегодняшнего дня, да и завязывались они лишь для того, чтобы снять с себя малейшие подозрения в том, что тебе скучно. Из всех этих лиц лишь несколько сохранились в моей памяти. В первую очередь это фрау Эльза, чье обаяние сразу же покорило меня, и я сделался мишенью шуток и насмешек со стороны родителей, причем они отпускали шпильки по моему адресу даже в присутствии самой фрау Эльзы и ее мужа, испанца, чьего имени я не помню, намекая на мнимую ревность и раннее созревание молодого поколения, чем окончательно вгоняли меня в краску, но одновременно пробудили во фрау Эльзе нежное дружеское участие. С той поры мне казалось, что она относится ко мне много теплее, чем к остальным членам моей семьи. Еще вспоминаю, но уже в другой связи, Хосе (так ли его звали?), паренька моего возраста, который водил нас с братом в такие места, куда без него мы бы ни за что не попали. На прощанье, наверное уже догадываясь, что будущим летом мы не вернемся в «Дель-Map», брат подарил ему пару пленок с записями рока, а я — свои старые джинсы. Десять лет прошло, но я до сих пор помню слезы, выступившие на глазах у Хосе. Он сжимал в одной руке сложенные джинсы, а в другой пленки, не зная, что сказать или сделать, и все бормотал на английском, над которым брат постоянно потешался: прощайте, дорогие друзья, прощайте, дорогие друзья, в то время как мы говорили ему по-испански — мы довольно свободно изъяснялись на нем, недаром наши родители в течение многих лет проводили свой отпуск в Испании, — чтобы он перестал плакать, ведь на следующее лето мы вновь будем вместе, как три мушкетера. Мы получили две открытки от Хосе. На первую я ответил, подписавшись за себя и за брата. Потом мы про него забыли и больше никаких известий от него не получали. Был еще один мальчик из Хейльбронна по имени Эрих, прославившийся как лучший пловец сезона, и еще некая Шарлотта, предпочитавшая загорать вместе со мной, хотя именно мой брат сходил по ней с ума. Особняком стоит бедная тетя Гизела, мамина младшая сестра, отдыхавшая вместе с нами в «Дель-Map» в предпоследнее лето. Больше всего на свете тетя Гизела любила корриду, и ее увлеченность этим зрелищем не знала границ. Незабываемая картина: брат лихо ведет отцовскую машину, я развалился рядом, курю, и никто даже слова мне не скажет, а тетя Гизела зачарованно любуется с заднего сиденья торчащими внизу утесами в клочьях пены и темно-зеленым морем, и на ее бледных губах играет довольная улыбка, а на коленях у нее три афишки, три сокровища, как доказательство того, что она, мой брат и я пообщались с великими мастерами корриды на барселонской арене.