Чарльз Буковски - Истории обыкновенного безумия

«не бывает так, чтобы ВСЕ оказывалось плохим, вот ты говоришь, что все полицейские плохие, но это не так. я встречал и хороших, бывают и хорошие полицейские».

вам никогда не удастся объяснить ему, что, надев полицейскую форму, человек становится платным защитником нынешнего положения вещей, его задача — проследить, чтобы все оставалось так, как есть, если вам нравится то, как обстоят нынче дела, тогда все копы — хорошие копы, если вам не нравится то, как обстоят нынче дела, тогда все копы — плохие копы, бывает и так, что ВСЕ оказывается плохим, но чума насквозь пропитан этими путаными и примитивными философскими основами и ни за что от них не откажется, будучи лишен способности мыслить, чума примазывается к людям — неумолимо, раз и навсегда.

«мы не осведомлены о том, что происходит, у нас нет подлинных решений проблем, мы должны доверять нашим руководителям».

эту дикую ахинею я даже не намерен комментировать, мало того, поразмыслив, я решил не приводить больше высказываний чумы, поскольку начинаю заболевать.

ну так вот. чума не обязательно должен быть субъектом, знающим ваше имя или местонахождение, чума везде и всегда готов поразить вас своим ядовитым, вонючим смертоносным лучом, помню один замечательный период, когда мне везло на скачках, я был в Дель-Маре и ездил на новой машине, каждый вечер после скачек я выбирал себе новый мотель и, приняв душ и переодевшись, садился в машину и ехал вдоль побережья в поисках места, где можно хорошо поесть, под местом, где можно хорошо поесть, я подразумеваю место, где не слишком много народу и подают хорошую еду. эти вещи кажутся несовместимыми, то есть там, где хорошая еда, должен быть и народ, но, как и всякая мнимая истина, эта истина совсем не обязательно соответствует действительности, бывает, толпа собирается там, где подают явные отбросы, вот я и странствовал каждый вечер, разыскивая место, где подают хорошую еду, но не переполненное сводящим с ума народом, это отнимало некоторое время, в один из вечеров, прежде чем обнаружить цель, я катался часа полтора, поставив машину, я вошел туда, я заказал вырезку по-нью-йоркски с жареным картофелем и прочее, а пока не принесли еду, сидел и пил кофе, ресторанчик был совершенно пуст; вечер был чудесный, и тут, одновременно с появлением моей нью-йоркской вырезки, открылась дверь и вошел чума, правильно, вы угадали, в заведении было тридцать два табурета, но он НЕ МОГ не занять табурет рядом с моим и не затеять с официанткой беседу о своем жареном пирожке, он был настоящей плоской рыбиной, его разговор ножом врезался мне в самое брюхо, гнусная тупая скотина — воздух пропитывался смрадом его души, все и вся разрушавшим, и еще он успешно лез локтем мне прямо в тарелку, чума наделен незаурядной способностью успешно лезть в тарелку локтем, я наспех проглотил нью-йоркскую вырезку, а потом уехал оттуда и так напился, что на другой день пропустил первые три скачки.

чума находится всюду, где бы вы ни работали, всюду, куда бы ни нанимались, я для чумы — лакомый кусочек, некогда я устроился на работу, где был человек, который ни с кем не разговаривал пятнадцать лет. на второй день он проболтал со мной тридцать пять минут, он был абсолютно ненормальный, одна фраза касалась одного предмета, другая — другого, никак с ним не связанного, что, в общем-то, не страшно, только вся эта чушь состояла из разнообразной нуднейшей и злобной вони, там его держали потому, что он был хорошим работником, «по труду и расплата», на каждом месте службы есть по крайней мере один безумец, чума, и все они неизменно находят меня, «тебя любят все психи в заведении» — вот фраза, которую мне приходится выслушивать на одном рабочем месте за другим, она не воодушевляет.

но быть может, станет легче, если все мы осознаем, что каждый из нас хоть изредка да бывал по отношению к кому-нибудь чумой, только мы об этом не знали, черт подери, это страшная мысль, но, скорей всего, верная, и, возможно, она поможет нам выстоять под напором чумы, идеального человека не существует, все мы страдаем всевозможными видами безумия и непотребства, о которых сами не имеем понятия, зато о них имеют понятие все остальные, так разве удержишь нас в рамках?

и все-таки человеком, который принимает меры против чумы, нельзя не восхищаться, под воздействием крутых мер чума съеживается и вскоре уже знает свое место, один мой знакомый, в некотором роде поэт-интеллектуал, веселый, жизнерадостный человек, повесил у себя на входной двери большое объявление, дословно я его не помню, но гласит оно примерно следующее (и отпечатано красивым шрифтом):

«тем, кого это касается: если вы хотите меня видеть, прошу договариваться о встрече по телефону, на необговоренный стук в дверь я не отвечаю, мне необходимо время, чтобы работать, загубить свою работу я не позволю, прошу понять: то, что поддерживает во мне жизнь, улучшит мое отношение к вам, когда мы наконец встретимся при благоприятных обстоятельствах».

от этого объявления я пришел в восторг, я не увидел в нем ни снобизма, ни преувеличенной самооценки, он был нормальным здравомыслящим человеком, и ему хватало чувства юмора и мужества, чтобы сформулировать свои естественные права, впервые я наткнулся на это объявление совершенно случайно и, потаращив на него глаза и послушав, как копошится в доме хозяин, направился к машине и уехал, начало понимания есть начало всего, и в наше время кое-кто из нас уже начал, к примеру, я ничего не имею против массовых любовных сходняков — если только МЕНЯ НЕ ЗАСТАВЛЯЮТ ИХ ПОСЕЩАТЬ, я даже не против любви, но ведь мы говорим о чуме, верно?

даже я, будучи для чумы самой легкой добычей, — даже я однажды предпринял кое-что против чумы, в то время я работал ночами по двенадцать часов, прости меня господи и прости господа господи, и тем не менее один чумовой чума не мог удержаться, чтобы не звонить мне каждое утро около девяти часов, домой я добирался в семь тридцать и после парочки пива обычно ухитрялся уснуть, время он выбирал крайне удачно, и нес одну и ту же идиотскую монотонную околесицу, одно лишь сознание того, что он меня разбудил и слышит мой голос, вызывало у него эйфорию, он покашливал и мяукал, запинался и бормотал.

— слушай, — сказал я наконец, — какого черта ты постоянно будишь меня в девять утра? ты же знаешь, что я всю ночь работаю, двенадцать часов каждую ночь! так какого же черта ты все-таки будишь меня в девять утра?

— я думал, — сказал он, — что ты можешь уйти на ипподром, я хотел перехватить тебя до ухода на ипподром.

— слушай, — сказал я, — первый заезд в час сорок пять, и как, по-твоему, черт подери, я могу играть на скачках, если я работаю ночами по двенадцать часов? как, по-твоему, черт подери, мне удастся все это совмещать? я должен спать, срать, мыться, есть, ебаться, покупать новые шнурки и все такое прочее, неужели ты лишен всякого чувства реальности? неужели ты не понимаешь, что с работы я прихожу совершенно измочаленный? неужели ты не понимаешь, что у меня совершенно не остается сил? я не могу добраться до ипподрома, я даже жопу почесать не в силах, какого черта ты постоянно, каждое утро, звонишь в девять часов?