Джойс Оутс - Ангел света

Колыбель стоит у кровати, в полутьме. Оуэн приподнимается на цыпочки, чтобы заглянуть в нее, и видит там себя — младенца! — крошечного, красненького, большеглазого, пускающего слюни младенца!

Да нет, это не Оуэн, это его недавно родившаяся сестренка. «Смотри же, смотри, ну до чего же хорошенькие у нее пальчики, — говорит мама, обнимая его, и ее трепет передается ему, так что хочется кричать, и смеяться, и визжать, и бить ногами, — да, она прехорошенькая, да, она будет жить с нами, ее зовут Кирстен, она твоя сестричка, вы будете любить друг друга… ну до чего же хорошенькие у нее пальчики!., а какие красивые глазки, а реснички…»

Он бы ударил по борту колыбельки, взобрался бы на что-нибудь и плюнул этой краснорожей уродине в глазки, и все же он любит ее, и, наверное, она в самом деле хорошенькая — маленькая, точно кукла, как раз чтоб держать на руках. Мама притягивает его к себе, сажает на колени рядом с малюткой. Они оба у нее на коленях. «А теперь смотри, смотри сюда, какая она вкусненькая», — говорит мама, посмеиваясь, длинные волосы ее распускаются, Оуэн прижимается к ней и касается языком щечки малышки, потому что знает — это понравится маме, и это нравится маме: она взвизгивает от восторга.

«Крошечки вы мои любимые, — говорит она им, — мои любимые крошечки, только мы с вами, втроем, и больше никого!..»

Оуэн сидит на краю кровати, нахохлившись. Совсем недавно он взбежал по лестнице с поразительной энергией, с несомненной силой — в ногах, в бедрах; а сейчас — откровенно говоря — он чувствует себя совсем выдохшимся.

Устали пальцы, ноги и лодыжки. Из глубины желудка поднимается тошнота. На память приходит паштет, кое-как намазанный на крекере… холодное слоеное тесто с привкусом жира… и на какой-то ужасающий момент тошнота усиливается.

Я так устал, думает он.

Внезапно веки его наливаются свинцом, птица на его плечах раскачивается из стороны в сторону — может, вздремнуть?., вздремнуть пять минут?., и тогда уже двинуться в путь… и тогда у него будут силы. Чтобы ехать через Вашингтон в убежище, в… он забыл адрес, но, конечно, помнит, в каком направлении надо ехать… а потом — какие же планы на потом?., его будут перебрасывать из штата в штат, из коммуны в коммуну, с помощью «безупречно организованной», как его заверяли новые друзья, тайной сети, состоящей из бесчисленных «голубей» и сторонников «голубей» и товарищей в братских организациях, лояльных, верных, абсолютно преданных, щедрых, бескорыстных солдат, партизан, необъявленная война, Оуэн — герой, Оуэн — самый храбрый из всех, он нанес удар по этим фашистам, убийцам-капиталистам, в самом их гнезде; он раскачивается из стороны в сторону, засунув краешек ногтя большого пальца между зубов — ноготь крепко прижат к зубам, хоть бы не давила та усталость, хоть бы у него так не отяжелели веки, он зевает, и глаза его наполняются влагой, и он валится назад, на постель, уютно устраивается на подушке, засунув большой палец в рот, глаза его закрываются, всего минута-две сна, он так измучен, он проделал такой путь за один вечер, приобщился, принял крещение, он шарит вокруг себя, ища одеяло или хоть что-то, чтобы накрыться, вытаскивает из-под себя покрывало, натягивает его на плечи, комната быстро темнеет, кто-то прикрыл ладонями свет… Оуэн? Оуэн? Ты спишь?., кто-то наклоняется поцеловать его пылающий лоб… отводит с его глаз влажную прядь волос… а он из озорства и виду не показывает, что не спит… притворяется, что спит… всего какую-нибудь минуту-две… он лежит совсем неподвижно, старается не захихикать, старается не выдать себя… она ведь стоит, нагнувшись над ним, смотрит… улыбается ему… Оуэн?.. Ты спишь?., а он не открывает глаз, потому что ему очень, очень хочется спать… никогда в жизни ему так не хотелось спать… это чувство затопляет его… темное и такое чудесное чувство… он не открывает глаза… он не может открыть глаза… его мать превратилась в птицу с темным оперением… красивую птицу… вот она пригибается ближе… шелковистые перья касаются его щек… а ему так хочется спать… свет исчезает, комната отступает и погружается во мрак, он не может открыть глаза, и он делает вид, что спит, и вот он уже спит, и нет на свете ничего ничего ничего чудеснее.

— Тут человек раненый, тут человек истекает кровью и может умереть, — говорит Кирстен, почти касаясь ртом трубки, дыхание у нее влажное, как у младенца, — вызовите «скорую помощь» и приезжайте за ним, — говорит она, хихикая, шмыгая носом, — он из ваших…

Она прислоняется к стене телефонной будки, чтобы не упасть, старается не дышать глубоко: в будке пахнет мочой.

По широкой, сотрясаемой транспортом улице мчатся машины. Ночные автобусы тяжело отваливают от тротуара. Неон, свет фар, пористое небо окрашено оранжевым. Ноги у нее болят от того, что ей пришлось его оседлать. Кожу саднит, точно от песка. «Вот тебе, вот и вот! — вскрикивала она. — И вот…» И наконец нож выпал из ее одеревеневших пальцев.

Кто-то о чем-то ее спрашивает. Повторяет вопрос.

— Он истекает кровью, потому что ранен, по-моему, смертельно, — произносит она медленнее, прикрыв рот сведенной, точно когтистая лапа, рукой. Уйма крови. Она пропитала матрац и вытекла на пол. На ковер… — Это случилось какое — то время тому назад. Часа три или четыре тому назад. Я не помню. Он не может сам о себе позаботиться, он без сознания, у него, наверное, и внутреннее кровотечение… Я не смогла его прикончить.

Кто-то спрашивает, где она находится, откуда она звонит. Где лежит раненый. Кто-то произносит ровным, спокойным голосом:

— Не кладите трубку.

Кирстен досуха вытирает глаза. Она старается сфокусировать их на транспорте — на отдельных мчащихся машинах, на желтом такси — пожалуй, ей следует окликнуть такси и уехать, спокойно уехать назад, в дом тети Хэрриет… потому что, конечно же, обещанного Оуэном фургончика нигде нет; она, собственно, вообще о нем не вспомнила, пока не вышла из дома и не обнаружила, что стоит, ошарашенная, моргая, сгибая и разгибая затекшие пальцы, на незнакомой улице.

«Тебя подберут мои друзья, наши друзья, — сказал ей Оуэн, — и отвезут на нашу тайную штаб — квартиру, в той части города, которую ты никогда раньше не видела!.. А потом, потом, — голос его зазвучал торжественно, возбужденно, — к нам с тобой будут относиться как к королям, нас будут опекать и переправят на запад, где мы пробудем до тех пор, пока…»

Кирстен захихикала, зажимая пальцами рот.

Оуэн нахмурился. И продолжал: «Пока не будет сочтено безопасным перевезти нас через границу. И мы уедем из Соединенных Штатов навсегда».

«Как короли?.. В самом деле? — сказала она, теперь уже широко ухмыляясь. — Но зачем?»