Алан Маршалл - Австралийские рассказы

— Ну, чтобы рожать детей и всякое такое, — говорит та.

— Дети тут ни при чем! — говорит долговязая. — Я про то, что эти парни с деньгами вытворяют. Тот малый решил, что мы гулящие! Только потому, что у него машина, а у нас нету.

Мне нравится эта девчонка.

— Ты это в самую точку. В пору вернуться и взгреть его, — говорю я.

— Это называется «дух бунтарства», — говорит долговязая. — Хороший признак.

— У меня сейчас полным-полно таких признаков, — говорю.

— Слишком поздно, — говорит долговязая. — Надо было нам всем взгреть его на месте.

— Пока вы там трепались, я побунтовала малость, — говорит пигалица. — Распилила покрышку у него на заднем колесе — ножовку из машины взяла. Камера лопнула как воздушный шар.

Ну, дела! Мы так и ахнули. А потом как прыснем — чуть сами не лопнули!

— Ну, прямо как воздушный шар лопнула! — гогочет пигалица.

Мы просто катались от смеха.

Черт возьми! Вот так пигалица!

Она видела, как он вошел в ворота и направился к замысловато украшенному дому в стиле загородной виллы, который вместе с сараями, загонами для скота и узкой полосой посаженных деревьев казался ей до удивления неуместным на этом голом склоне. Но он и его родители гордились домом, ценили его комфорт, его современность, и ее первые насмешливые замечания наткнулись на такое искреннее непонимание, что она никогда больше ничего не говорила.

Он остановился у края веранды, и она поняла по его лицу, что он рассержен и сердится все больше и больше, наверное, от сознания собственного бессилия.

— Что случилось? — спросила она.

— У Мэкки встали два больших трактора, те самые, которые нужны для расчистки. Кто-то подсыпал в бензин песку. Один они завели, теперь за его ремонт придется заплатить сотни три-четыре.

— Кто же мог это сделать? — спросила она таким тоном, будто заранее знала ответ и понимала бесполезность своих слов.

— Нам это известно.

— Он ни за что не подошел бы к сараям — от них два шага до дома.

— Он и не подходил. Тракторы стояли на нижнем пастбище. Откуда они хотели начинать расчистку.

— А теперь не начнут?

— Не начнут. Пока не починят трактор.

Ее взгляд был устремлен на далекую стену низкорослых зарослей, которая с наступлением вечера становилась все темнее и темнее.

— Только это ему и нужно.

— Ему нужно досадить нам любым способом. Мы пока не сделали ему ничего плохого.

— Вы собирались начать расчистку за дальним пастбищем, где кончаются владения Мэкки. Он там живет.

— Он там живет?

— Ты сказал, что он живет там, в зарослях.

— Он живет, где ему вздумается. И вытаскивает затычки из цистерн, чтобы овцы остались без воды, ломает изгороди, если взбредет в голову, открывает настежь ворота загонов...

— По-твоему, он делает это нарочно?

— А по-твоему, нет?

— Как это все-таки жестоко! — сказала она.

— То, что он делает?

— Нет. Ты думаешь только о том, что делает он.

— Ничего не скажешь, он заставил нас призадуматься.

— Расчищать тракторами, натянув между ними цепь, — продолжала она, — уничтожать все на своем пути: кенгуру, всех маленьких зверушек, которые живут в зарослях, все деревья...

Он смотрел на нее, стараясь понять, почему она все это говорит.

— Мы расчищаем землю, — сказал он. — Это верно.

— Расчищаете, — повторила она. — Повсюду только и делают сейчас, что расчищают землю.

— Я не понимаю, Энн, что ты хочешь этим сказать.

Она поднялась с кресла, которое стояло у самых ступенек.

— Может быть, ему хочется, чтобы где-нибудь остался хоть один нетронутый клочок земли.

— Знаешь, — сказал он, — ты, наверное, слишком увлеклась своими уроками биологии. Или начиталась всякой ерунды о том, что нельзя убивать этих чертовых кенгов, и теперь думаешь, что какой-то полоумный негодяй, который поднимает руку на нашу собственность, чуть ли не...

— Чуть ли не... что?

— Не знаю, — сказал он, почувствовав насмешку. — Может быть, лучше нас всех.

— Нет. Наверное, он просто другой.

— Ну и пусть другой.

— Что ты собираешься делать?

— Вызвать полицию, — ответил он. — Они не очень-то любят утруждать себя, но на этот раз мы их заставим. — Он посмотрел на нее, догадываясь, что она намеренно притворилась спокойной, услышав его слова. — Мы его выкурим, если не сможем изловить другим способом.

Она быстро взглянула на него, и на мгновение он испугался.

— Ты этого не сделаешь!

— На этот раз его чересчур занесло, — упрямо сказал он.

Длинная узкая гряда облаков над темнеющей полосой зарослей становилась все более отчетливой и яркой — багровой на фоне умирающего дня. Он не отрывал глаз от ее лица, теперь оно казалось невозмутимым и отрешенным, как будто они и не произносили всех этих слов. Она была маленькая, худощавая, ее простые платья почему-то всегда казались нарядными, а она сама — сосредоточенно-спокойной. Ее темные волосы были откинуты назад, а четко обрисованные брови слегка приподняты, что иногда придавало насмешливое выражение ее серьезному лицу и плотно сжатым губам.

— Кен, я лучше поеду.

— Старики хотели попить с тобой чаю.

— Сегодня воскресенье. Завтра мне с утра на работу. Я должна еще кое-что сделать.

— Знаешь, если ты из-за этого разговора... — сказал он.

— Нет. Я просто устала. И мне еще нужно подготовить задания.

— Ну что ж.

Пока они ехали, она разглядывала длинные тени, которые отбрасывали на дорогу и на пастбища редкие деревья с раскидистыми ветвями; днем из-за жары все вокруг казалось менее отчетливым, чем сейчас, при вечернем освещении. Ей хотелось как-то преодолеть возникшую между ними отчужденность, объяснить ему, почему она предпочла уехать и не слышать неизбежных разговоров о том, что случилось. Но если бы она призналась, что в такие минуты боится навсегда остаться для них чужой, боится, что разногласия, которые сейчас еще нетрудно сгладить, в конце концов воздвигнут между ними стену, — им обоим стало бы только тяжелее.

Внезапно он спросил:

— Тебя это тревожит, да?

Она знала, что он говорит о том же самом, как будто читает ее мысли.

— Да, — сказала она. — Иногда.

— Все будет хорошо, Энн. Ты привыкнешь.

— Ко многому я уже привыкла.

— Теперь здесь все по-другому. Мы сделали эту пыльную землю плодородной. Дела идут хорошо. У нас все есть, ты сможешь жить, как в городе.

— Я знаю, Кен.

— Но все-таки сомневаешься.

Ей показалось, что он умышленно старается перевести разговор на практические затруднения в надежде, что тогда ему, по крайней мере, удастся что-то доказать, потому что перед лицом их настоящих трудностей он чувствовал себя растерянным и беспомощным. Она знала, что он проницательнее, чем кажется, но его упрямство было, наверное, сильнее его самого. И она невольно жалела его за это.