Инна Гофф - Юноша с перчаткой

Когда я пишу, я не замечаю, как идет время. Звонок в дверь застает меня врасплох. Я слышу голоса в передней, кудахтанье Зинаиды, — она так смеется, как будто кудахчет. Мамино шиканье. Оно относится, конечно, не ко мне, не к моему натюрморту, а к папиной диссертации, которую он «двигает» по воскресеньям.

Надо свертываться. Я отступаю, насколько позволяют габариты нашей кухни. По цвету вроде неплохо. Надо бы фон еще прописать, но сейчас не дадут…

Я развинчиваю этюдник и тащу картон с натюрмортом к себе в комнату. Я поворачиваю его при этом так, чтобы мама и, главное, Зинаида его не увидели, — не люблю показывать неготовые вещи.

Пока я отмываю кисти и привожу в порядок свои руки, мама накрывает на стол, а Зинаида стоит у окна и щиплет виноградину за виноградиной.

Мы обедаем втроем, — папа что-то дописывает и просит, чтобы его не ждали. Я сижу на папином месте, спиной к двери, Зинаида на моем, а мама на своем. Впрочем, и Зинаида сидит на своем. Наши постоянные гости уже имеют привычное место за столом. И свои любимые блюда. Тетя Лера, когда собирается к нам, спрашивает: «А пирог с капустой будет?» Тихая Варя любит грибы. Зинаида любит все. Она живет одна и питается как придется. Готовить она не умеет, но очень любит давать кулинарные советы, вычитанные в каком-нибудь календаре. Вот и сейчас, узнав, что на второе будет курица, она спрашивает:

— А ты перед тем, как варить, ее связываешь?

— Нет, — говорит мама. — А зачем ее связывать? Чтобы не улетела?

— Она не может улететь, — отвечает Зинаида вполне серьезно, — потому что она уже потрошеная… У тебя есть нитки десятый номер? Потрошеную, готовую для варки курицу надо предварительно связать нитками — десятый номер…

— Учту, — говорит мама и подкладывает Зинаиде еще порцию.

Ест Зина быстро, торопливо, обжигаясь и как будто не замечая вкуса того, что ест. К этому приучила ее холостяцкая жизнь, забегаловки, буфеты, столовые. Такие, как она, с особенным смаком читают в книгах описания званых обедов и пиршеств и запоминают их, как стихи.

— А сейчас я научу тебя, как самой сделать красную икру, — говорит Зинаида, вдохновившись маминой покорностью. — Берешь два плавленых сырка, селедку и две вареных морковки…

Но тут появляется папа, и я, успев покончить со вторым, уступаю ему место. Папа в хорошем настроении, как всегда, когда удастся поработать. Он потирает руки и, осмотрев стол, замечает, что под такую закуску грех не выпить рюмку. И достает из холодильника водку, настоянную на корочках.

— Вы как хотите, — говорит он, — а мы с Зиночкой сейчас тяпнем!

Это юмор. Зинаида совсем не умеет пить. Она пьянеет от еды. Вот и сейчас она разрумянилась и как-то осоловела. От кулинарных советов она переходит к другой теме — о тех, что в нее влюблены. Она не стесняется ни меня, ни папы.

Как-то мама сказала, что все это детские истории, на уровне второклассников, — посмотрел, сказал, похвалил…

— На мне в тот день был синий костюм с красным шарфом… Лена, ты такое сочетание одобряешь? Я шарф брошкой закалываю. Вы эту брошку знаете, резьба по кости. Нет, Павлик, кость не слоновая. И не собачья, нет. Будешь перебивать, не узнаешь, что было дальше. Так вот, у нас в отделе сейчас жутко холодно, а рядом с моим столом батарея. И вот он подходит к моему столу, — надо было обсудить одну диаграмму, — и вдруг заявляет: «Я нашел самую теплую точку на земном шаре, полюс тепла, — и никуда отсюда не пойду!..» И что вы думаете? Перетаскивает свой стол впритир к моему! Я даже работать весь день не могла. Смотрю и ничего не соображаю… По-моему, это только повод! Я давно замечала, что он на меня поглядывает. Просто повод, чтобы ко мне пересесть, правда? Мне синий костюм очень идет, все говорят. И шарфик мне к лицу. У меня свой стиль в одежде, это очень важно, правда? Теперь топить стали лучше, посмотрим, пересядет он от меня или нет.

Она долго еще говорит в таком роде. А я иду к себе в комнату и разглядываю свой натюрморт. Он мне меньше нравится, чем прежде. А может, надо посмотреть на него завтра, свежим глазом?

Я недовольна собой и завидую папе, который хорошо поработал и может теперь беззаботно болтать с Зинаидой. Он не принимает ее всерьез, но ему, как и маме, не приходит в голову, что на Зинаиду жаль тратить время. А ведь я так часто слышу от него эту фразу по поводу какого-нибудь нового фильма или человека, с которым нужно встретиться…

Я знаю, почему папа терпелив к Зинаиде. У него не осталось друзей детства. Было три друга, а не осталось ни одного. Двое погибли на фронте, а третий уже после войны, в автомобильной катастрофе.

Поэтому маминых друзей детства он считает своими тоже. И Зинаиду, и Леру, и даже Лешку, с которым мама целовалась, когда ей было пятнадцать лет. Дядя Леша — так я его зову — геолог. Он живет на Севере и, когда приезжает в Москву в командировку, всегда приходит к нам. Или по дороге на Кавказ, — он увлекается альпинизмом, у него даже есть звание мастера спорта. Он женат, и у него двое детей, но почему-то об этом он говорить не любит. Или не хочет. Когда он приходит, я беру у соседей гитару и прошу его спеть. Он здорово поет альпинистские песни…

Он поет негромко, сосредоточенно, а я смотрю на его худощавое лицо с глубокими морщинами вдоль впалых щек, и мне хочется его написать вот таким, как он есть, — в сером свитере, с папироской в углу рта, с гитарой. Мне кажется, что он не очень счастлив и, когда поет про «рассвет несбывшегося дня», вспоминает юность и то, что мама не вышла за него замуж.

Когда он уходит, папа говорит маме:

— Что пригорюнилась? Прогадала? Теперь поняла, какой муж тебе нужен?..

— Если бы мне был нужен такой муж, — и мама смотрит на папу с вызовом, — он бы у меня был!

Конечно, все это шутка. Шютка, как сказала бы Нина. После свадьбы мы с ней еще не виделись — они с Герой сразу уехали в Ленинград. В институте им дали отпуск на пять дней. Теперь они уже давно в Москве, но я ей не звоню. Пусть она сама позвонит. Верней, пусть они позвонят…

— Покажи Зинаиде свои новые работы, — просит мама, входя ко мне.

— Ничего нового нет, — говорю я и загораживаю картон с непросохшим натюрмортом.

— Как это — нет? — говорит Зинаида. Она уже в шляпке. У нее всегда какая-нибудь нелепая шляпка на голове. Их делает ей знакомая шляпница, и Зинаида гордится, что такую ни на ком не увидишь. — Как это нет ничего нового? — говорит она и, не замечая натюрморт, тычет пальцем в безобразную старуху на стене. — А это?