Том Шарп - Уилт незнамо где

— Я тебе не верю.

Уилт вздохнул еще раз, громко. Как, не обращаясь к литературным реминисценциям, втолковать жене, что он просто-напросто хотел увидеть просторы милой Англии? Ева этого никогда не поймет. И непременно заподозрит, что тут замешана другая женщина. «Заподозрит» — еще мягко сказано, она будет абсолютно уверена. Уилт вспомнил, что лучший способ защиты — нападение.

— А почему ты так скоро вернулась? Вы же уехали на полтора месяца? — спросил он.

Ева замялась. Она, в известном смысле, тоже страдала амнезией, поскольку вычеркнула из памяти решительно все, что произошло в Уилме. А вернувшись домой и узнав, что Генри избили и он лежит в больнице и никого не узнает, испытала такой страшный шок, что вообще ни разу не вспомнила о том, почему у дяди Уолли стало плохо с сердцем, а тетя Джоан вышвырнула ее с девочками из дома. Поэтому Ева ответила мужу единственное, что пришло в голову — что им пришлось вернуться, потому что у Уолли случился двойной инфаркт.

— И поделом ему, — сказал Уилт. — Вспомни, как в «Таверне у парка» он запивал стейк водкой, а потом глушил отраву, которую называл «Сон на гвоздях». Я вообще удивляюсь, как это он до сих пор жив.

Уилт, радуясь, что мерзкий Уолли наконец получил по заслугам, пошел в кабинет, раскрыл дневник и посвятил мистеру Иммельману длинную и отнюдь нелестную запись. Жаль только, скотина не удостоится такого некролога.

Четверняшки, в двух своих комнатах, занимались составлением отчетов для мисс Дрочетт, которые непременно прикончили бы дядю Уолли, если бы, не дай бог, попались ему на глаза. Джозефина делала упор на его отношениях с Мэйбелл, особенно подчеркивая «насильственность и противоестественность половых актов». Пенелопа, наделенная природными способностями к математике, приводила примеры разительной дифференциации оплаты труда белых и черных служащих «Иммельман Энтерпрайзис» и других предприятий Уилмы. Саманта сравнивала статистику смертных казней в разных штатах и упоминала, что, по мнению Уолли, вместо всяких негуманных умерщвлений по телевизору в прайм-тайм следует показывать публичные повешения и порки. Эммелина описывала коллекцию военной техники и способы ее использования, причем выражения специально подбирала так, чтобы привести в ужас монастырских учителей, и отдельно привела данное Уолли определение огнеметов как средства для «поджаривания япунделей». Словом, девочки делали все возможное, чтобы, благодаря праведному возмущению, которое их изыскания должны вызвать у ипфордских и монастырских подружек, а также их родителей, оправдать то, что натворили в Уилме.

Как и они, инспектор Флинт у себя в участке весьма неплохо проводил время.

— Превосходно, — язвительно говорил он Ходжу и работникам американского посольства. — Сначала вы врываетесь сюда, машете удостоверениями, ничего толком не объясняя, а я, значит, вам кланяйся. А теперь преспокойно заявляете, что никаких наркотиков ни у какого Иммельмана не найдено. Ну так позвольте вам напомнить, что у нас здесь не Ирак и не Залив.

Излив всю желчь, инспектор пришел в самое приятное расположение духа, чего никак нельзя сказать об американцах — но им было нечего возразить. Они ушли. Флинт слышал, как они прошлись по его адресу («наглый бриташка») и, что еще приятнее, обругали Ходжа — зачем навел на неверный след. Абсолютно счастливый, Флинт отправился в забегаловку и сел пить кофе, впервые полностью разделяя взгляды Генри Уилта на жизнь.

Рут Ротткомб, сопротивляясь оказываемому давлению, упорно утверждала, что не знает, кто убил ее мужа, если его вообще убили, и детективы из Скотланд-Ярда постепенно начинали ей верить. В ручье нашелся ботинок Гарольда Ротгкомба, а рядом, в поле — носок с дыркой, и, как бы ни хотелось кого-нибудь посадить, приходилось признать, что смерть министра могла оказаться случайной.

Показания Уилта о пьянстве в лесу подтвердились — под одним из деревьев обнаружили пустую бутылку «Знаменитого глухаря» с отпечатками пальцев. Остонская полиция вычислила маршрут путешествия; гроза на пути следования Уилта действительно была, и достоверность его рассказа больше не подвергалась сомнению. Оставалось понять, кто спалил Мелдрэм-Мэнор, но это, увы, было невозможно. Берт Ферт сжег одежду и обувь, в которых ходил на дело, и как следует отмыл пикап приятеля. Владелец, уезжавший на Ибицу, даже не подозревал, что машиной в его отсутствие кто-то пользовался.

Таким образом, дело все больше запутывалось. Полиция в надежде узнать, кто из дружков Бобби Бо-бо мог помочь ему устроить пожар, допросила всех жителей Мелдрэм-Слокум, так или иначе связанных с Особняком и семейством Бэттлби. Однако наглого алкаша Бобби до такой степени не любили, что эта линия следствия зашла в тупик. Возможно, у кого-то имелись основания мстить этому человеку? Миссис Мидоуз явно занервничала, признавшись, что мистер Бэттлби отказал ей от места. Однако мистер и миссис Саули однозначно утверждали, что, когда начался пожар, Марта была с ними, а целый час до этого она провела в пабе. У служанки-филиппинки, которая из-за «Розовых бутонов» и «Буйства Востока» на время стала главной подозреваемой, тоже оказалось твердое алиби. Пожар пришелся на ее выходной, и она весь день провела в Херефорде, ибо хотела поступить санитаркой в больницу и подавала заявление. А в Мелдрэм-Слокум из-за поломки поезда вернулась только следующим утром.

Флинт читал отчет и не находил ничего, что объяснило бы причины поджога или потенциального убийства теневого министра. Видимо, это дело никогда не будет раскрыто. Инспектор впервые за долгие годы службы начал понимать, почему Генри Уилт не желает мыслить в терминах хорошего и плохого, черного и белого. Ведь между черным и белым очень много серого, и оно правит миром с куда большим размахом, чем можно себе представить. Эта мысль стала для инспектора не только откровением, но и освобождением. На улице ярко светило солнце. Флинт встал, вышел навстречу золотому сиянию и весело зашагал через парк.

В садике за домом № 45 по Оукхерст-авеню Уилт спокойно сидел в беседке, поглаживая бесхвостого Тибби, и счастливо думал: «это — мой личный кусочек старой доброй Англии». Он был и остается обывателем. Авантюры — для авантюристов. Ему же уготовано быть мужем Евы, со всеми ее многочисленными прибабахами, и отцом четырех неуправляемых девиц. Он больше никогда не будет тяготиться рутиной, не захочет бежать от Техноколледжа, от бесед с Питером Брейнтри за кружечкой пива в «Утке и драконе», от Евиных сетований на его пьянство и отсутствие честолюбия. И следующим летом они обязательно поедут в Озерный край.