Михаил Нисенбаум - Теплые вещи

В субботу мы договорились с Фуатом поехать в центр навестить главный книжный магазин города. Можно было доехать на маршрутке до вокзала, а там уж на автобусе или трамвае до Кукольного театра. Но мы решили добираться трамваем, как побыстрее. Когда к конечной выехала красная, облепленная следами снежков «восьмерка», на остановке было уже человек пятьдесят, похлопывающих рукавицами и подпрыгивающих на месте, чтобы не замерзнуть. Мы протиснулись в самую середину вагона. Двери с медленным лязганьем закрылись, вагоновожатая объявила, что следующая остановка – «Заводоуправление», и трамвай двинулся мимо ограды безлюдного стадиона. Стекла были почти сплошь заклеены ледяными кинжалами и ятаганами, кое-где были процарапаны буквы и просто линии. Школьники, сидящие вчетвером на двух сиденьях, прикладывали поочередно ребра ладоней и кончики пальцев к стеклу, растапливая до прозрачности лед рисунком босых пяток. В вагоне было более-менее тепло.

Примерно в районе Трикотажной фабрики (Фуат назвал ее «трикакашной») я осознал, что голос вагоновожатой мне знаком. Певучий негромкий голос. Но я не придал этому особого значения, пока после очередного объявления голос не объявил: «Для вас, пассажиры, особенно милые женщины, в этот холодный день я прочитаю несколько строк, которые согреют ваши души и сердца.

Люди в вагоне постепенно замолчали и стали переглядываться. Школьники хихикали, показывая друг на друга пальцами, мужчины держали лица в старательной невозмутимости, отворачивались к окнам. Слушали, впрочем, все. Голос перебивался потрескиваниями, микрофон усиливал перестук трамвайных колес. «Следующая остановка – Коксовые батареи.

И так далее. Эти строки вызвали в пассажирах живую, хотя и противоречивую реакцию. Какой-то мужик в шапке из нутрии на весь вагон заявил, что он едет в общественном транспорте, а не на такси, и хочет просто спокойно доехать до места, а если кому-то надо мозги полоскать, пускай по радио выступает или дома. Ему возражала женщина в вязаном розовом берете, что, наоборот, большое спасибо, что едем «с такой красотой» и слушаем в дороге художественную литературу.

Голос в это время напевно проплывал над головами: «Собирающиеся на выход, пожалуйста, готовьтесь к выходу заранее, проходите вперед. Вновь вошедшие, не забываем оплачивать проезд, передавайте деньги в кассу через рядом стоящих пассажиров. А теперь стихи, которые близки каждому, в ком есть хоть какая-то искорка человеческого:

Эта женщина (чей это голос? Вот бы пройти вперед и заглянуть в кабину) – явно истеричка. И очень одинокая. Неужели тот, у кого есть друзья, семья, станет вещать стихи через трамвайные динамики?

Никто уже не смеялся. Трамвай не спеша проезжал под железнодорожным мостом, сворачивал в заметеленные сады. «Кулинарное училище. Следующая остановка – Железнодорожный вокзал. Всем, кто выходит, я пожелаю счастливого пути.

Я пытался понять, почему мне хочется, чтобы этот певуче-унылый, приятный, в сущности, голос немедленно замолчал. И чтобы из памяти стерлись все его прежние стыдные цитаты.

К счастью, скоро трамвай проехал пустынную площадь и спустился с горки к Кукольному театру. Мы с Фуатом протиснулись к передней площадке. Я проталкивался первым. Сквозь стекло, наполовину закрытое объявлением, была видна маленькая женщина, укутанная в теплую шаль. Женщина сжимала в руке микрофон, похожий на допотопную телефонную трубку. Лица чтицы не было видно. Спрыгнув с подножки, я все же сделал шаг вперед и глянул на вагоновожатую сквозь стекло. Это была Родинка, серийный маньяк-книголюб, не щадящая конкурентов и пускающая в ход всю мощь своей женской беззащитности. Дверь уже закрывалась, трамвай трогался. Я видел, что Родинка опять что-то декламирует в микрофон, гоня невидящий взгляд куда-то вперед, по темно отблескивающим в снегу рельсам. Фуат ждал меня на тротуаре рядом с остановкой.

– Это Родинка, представляешь? – выпалил я.

– Кто на рельсах стих завыл? Мамочка.

– Все-таки знаешь? Я вообще не поверил бы, что она что-нибудь читает.

– Пожалуй. Все равно ерунда какая-то.

– А почему? Вроде человек с добрым чувством.

– Она стихи читает, а тебе неудобно, будто кто-то рядом пернул или голый в вагон вошел.

– Но согласись... – Я не знал, что сказать, просто чувствовал, что есть некое невысказанное «но».

– Почему женщинам важнее чувства, чем правда?

Фуат замолчал, и до самого магазина мы не разговаривали. Я думал, есть ли у Родинки муж (для которого она тогда схватила книгу сказок) или нет никакого мужа. И если есть, как они живут...

На улице был сильный мороз, градусов примерно двадцать семь. Это было видно по тому, как сухо распыляются в сиянии выхлопные дымки машин. И еще по тому, что на ресницы сразу стал намерзать иней.

Мы стояли у прилавка, перебирали книги. Ничего особенного не было и уже не предвиделось. Я держал подмышкой кроличью шапку, наслаждался душноватым снотворным теплом. Фуат неторопливо взял покрасневшими с мороза руками маленький сборник стихов Льва Мея, заглянул и положил на место.

– М-да. Мэй хуа, мэй хуа, не осталось ни хуа. Кстати. Пару месяцев назад, помню, в нашем книжном припрятал я томик. Славный такой..

– Припрятал? Зачем?

– Денег при себе не было. К тому же хотел подумать. Лишние книги мне ни к чему.

– И что? – спросил я, отчасти проснувшись.

– Ну, отнес ее в партотдел. Замаскировал членами Политбюро. Книжка была красного цвета, я ее и подложил к красным. Короче, через день прихожу, а ее уже нет. Кто-то нашел, или продавцы забрали.

Шапка упала на пол. Нагибаясь за ней, я почувстсвовал, что краснею. Книжка у меня, сказал я Фуату, отряхивая шапку. Он хмыкнул: «Ну и хорошо».

– Хочешь, я тебе ее отдам?

– Зачем?

– Ты же ее спрятал. Значит, она твоя. К тому же, очень восточная книга.

– Не стоит. Будем считать, что это мой тебе подарок.