Лоренс Даррел - Горькие лимоны

— Давайте оставим его в покое, — предложил я, — пока он сам не протрезвеет настолько, что ему захочется вылезти. Кстати, как он вообще выбирается из этих своих ям?

Мальчик указал на самодельный ворот с мотком веревки; обычно с его помощью поднимали на поверхность корзины с землей и опорожняли их. Случалось, что особо тяжелая корзина срывалась и падала на голову землекопу, после чего из ямы доносился долгий стародевичий вопль, а рабочие хихикали и говорили:

— Опять девственность потерял.

Метод молчания оказался куда более действенным; как только Мёд решил, что все ушли, бойцовский дух мигом его покинул, и он начал жалобным голосом умолять, чтобы кто-нибудь бросил ему веревку. Я обвязал ею мальчика, строго-настрого наказав ему покрепче обмотать плечи отца, и отправил его вниз. А сам выбрал рабочего помускулистее — в напарники, когда состоится воскрешение из мертвых.

Засим последовала довольно опасная сцена, ибо матушка моя, по каким-то ей одной ведомым причинам (возможно, она сочла, что могильщику плохо, или он страдает от нехватки воздуха) появилась из дома с большим стаканом черного кофе в руках и каким-то образом умудрилась сунуть его в руки мистеру Мёду, как только он поднялся наверх. Он, со своей стороны, выказал нежелание ступать на terra forma! [60] Твердую землю (лат.) . Судя по всему, он вознамерился произнести политическую речь — хотя трибуну он для этого выбрал явно не слишком подходящую, поскольку веревка все наматывалась и наматывалась на ворот, а вместе с ней двигался и могильщик, со стаканом кофе в одной руке, с бутылкой в другой, и со всеми атрибутами своего ремесла, включая и маленького сынишку, привязанными к шее. Говорил он, впрочем, очень даже неплохо, так что было жаль его прерывать; однако нетерпеливый Андреас старался побыстрее вытолкнуть его из ямы, прибегнув к помощи швабры и непрерывно нудящей служанки, то и дело взывавшей к тем святым, которые, с ее точки зрения, могли наилучшим образом вникнуть в создавшееся положение. Затем могильщик исполнил серию блестящих сценических падений: он на секунду застывал на самом краешке ямы, чтобы снова рухнуть в нее спиной вперед и тут же, с очередным рывком веревки, выскочить обратно. Падал он, как тряпичная кукла, безвольно раскинув руки и ноги. Стакан с кофе исчез в яме и звякнул о дно, за ним последовала и бутылка. Мёд дурашливо улыбнулся и выдал очередную торжественную речь, сопроводив ее соответствующим жестом.

— Моя дорогая леди, — повторял он слабым приятным голосом, — вы так добры… вы так милы… Очень жаль, что пришлось применить к вам высшую меру… Очень жаль, что британцев сбросили в море… сами виноваты… я их предупреждал, сто лет тому назад…

Но в конечном счете мы сумели его поймать — это было похоже на попытку выудить из ванны паука. Затем отнесли в таверну, в верхнем этаже которой он снимал квартиру, и уложили на широкий каменный подоконник, где он обычно возлежал в часы отдыха. Он принял роскошную расслабленную позу и блаженно заулыбался. Но в чувство так и не пришел, хотя когда по его просьбе я прикурил сигарету и сунул ему в рот, он на секунду открыл глаза и поблагодарил меня. К немалому моему удивлению, он сказал:

— Я был с твоим братом при Фермопилах. Какой был человек!

— Правда? — переспросил я, в надежде услышать драгоценный — из уст очевидца — рассказ о последних часах брата, но мистер Мёд уже отошел ко сну. Сигарета выпала из его губ и догорала теперь где-то внизу, на дороге.

— Он такой худой, — сказал Андреас, — что если завернуть его в папиросную бумагу, там и курить-то будет нечего.

Судя по всему, твердая пища нечасто попадала в рот мистера Меда; могильщик явно предпочитал горючие субстанции.

— Но землекоп он хороший, — сказал Михаэлис, и был прав, потому что вырытые им ямы — "Медоямы", как называла их матушка — были абсолютно правильной круглой формы и с аккуратными гладкими стенками. Умение для этого требовалось немалое, особенно если учесть, что ниже шести футов или около того работать ему приходилось почти в полной темноте.

— Мир праху его, — эдак нравоучительно и с явным неодобрением в голосе сказал Мораис, который пьянства терпеть не мог.

Мораис уже успел стать моим добрым другом, настолько, что даже легкие подтрунивания над его националистическими чувствами он готов был воспринимать с юмором. Как-то раз он помогал Михаэлису перенести на место, в туалет, тяжелый змеевик, и Михаэлис окликнул меня:

— Эй, сосед, погляди-ка! Мы с Мораисом несем Эносис.

Игра слов вышла и в самом деле недурная, поскольку по-гречески эти громоздкие соединения труб называются "союзами". Мораис, пусть и нехотя, но тоже хохотнул.

У меня есть одно несомненное преимущество перед моими соседями. О Греции я знаю больше, чем они. На меня взирают с уважением и священным трепетом, потому что я на самом деле жил "там", среди истинных образцов демократической добродетели. В их представлениях Греция есть истинный Рай Земной — рай, лишенный каких бы то ни было недостатков. И я жил там, и у меня есть друзья-греки… И вот теперь, если мне нужно надавить на соседа, я просто говорю ему: "Дорогой мой, ни один грек ни за что бы так не поступил, не назначил бы такую цену, так не подумал", и т. д.

Эта фраза действует как заклинание, потому что здесь крайне ревностно относятся к греческому национальному характеру и пытаются по возможности ему соответствовать. Боюсь, что этим оружием я в последнее время стал пользоваться слишком беззастенчиво; когда Паллис, будучи в скверном расположении духа, отказал мне в воде для полива деревьев, я мигом поставил его на колени, сравнив греческое чувство "филоксении" с киприотским. Он растаял, как лед. Когда мне кажется, что с меня пытаются взять лишнее, только-то и нужно сказать:

— Ни один грек не стал бы наживаться на такой мелочи. Он бы просто отдал ее даром, тем более иностранцу.

Когда Панос приехал ко мне со всем своим семейством, привезя в подарок виноградную лозу, которую ему специально для меня прислали из Пафоса, его этот мой гамбит весьма позабавил.

— Мне кажется, скажи ты им, что греки против Эносиса, и они сами тотчас от него откажутся. Может быть, стоит попробовать?