Лоренс Даррел - Горькие лимоны

Но решающий удар по ситуации на Кипре нанесли все-таки трехсторонние лондонские переговоры, где турки заняли настолько твердокаменную позицию, что сдвинуть их с нее не было никакой возможности; а брать на себя роль Ганнибала и применять уксус никто не захотел [89] Имеется в виду известный исторический анекдот о Ганнибале, который будто бы пробил себе дорогу через Альпы, приказав раскалить огнем скалы, мешающие проходу армии, а затем полить их уксусом, дабы они растрескались. Возникновение этого анекдота связывают с эпизодом, описанным Титом Ливием, который по-разному истолковывали еще в XVIII веке. Так, Джакомо Казанова, человек достаточно образованный и начитанный, знаток классических авторов, хотя и не претендовавший на роль ученого-филолога, писал одному из своих корреспондентов: "Читают у Тита Ливия, что Ганнибал победил Альпы уксусом. Тит Ливий мог сказать такую глупость? Ни в коей мере. Тит Ливий не был дураком. Тит Ливий сказал aceta, то есть топором, а не aceto, не винным уксусом". . Сбылись мои самые худшие опасения, хотя и здесь, в очередной раз, я не вполне верно оценил ситуацию, поскольку позиция турок оказалась не настолько выгодной для нас, чтобы безоговорочно ее поддержать; она была теснейшим образом связана с разного рода пактами и соглашениями, не касающимися Кипра, но существенно важными, скажем, для арабского мира. И имело ли смысл ссориться еще и с Турцией? В любом случае мы попали в весьма щекотливую ситуацию. Отказавшись в свое время воспринимать греческую инициативу по Кипру всерьез, мы поставили под угрозу стабильное положение официальных Афин, — да, по большому счету, и всего Балканского региона; и, предприняв запоздалую попытку распутать клубок политических противоречий и вернуться к исходной точке, мы могли подорвать союзнические отношения с Турцией и, одновременно, дестабилизировать весь комплекс ближневосточных отношений, в которых эта влиятельная исламская держава играла весьма заметную роль. Мы упустили слишком много времени, и турецкое общественное мнение тоже успело достичь крайнего возмущения: поводов для истерики было куда меньше, чем в Афинах, но слабее от этого она не стала. К тому же, турецкая позиция по данному вопросу, что вполне естественно, имела значительно меньший вес, чем греческая, хотя, конечно, к положению турок на Кипре нельзя было отнестись равнодушно. И все-таки понять, каким образом гипотетический греческий Кипр может превратиться в военную угрозу для Турции, большую, чем Родос или, к примеру, Тасос, было трудно; а двести тысяч фракийских турок, судя по всему, испытывали ничуть не больше сложностей, чем приблизительно равное число греков, обитающих в Турции… Но националистическая истерия — плохой советчик, а уличные беспорядки, внезапно прокатившиеся по Турции в сентябре, сделали этот аргумент еще менее убедительным и мигом воскресили давнюю варварскую вражду, которая была похоронена в сердцах турок и греков и, как доселе казалось и тем и другим, умерла навсегда.

Эти бесплодные переговоры перерезали тонкую нить, что хоть и слабо, но продолжала поддерживать в нас чувство меры и справедливости. До сей поры Кипр, с точки зрения управления, был сиротой, теперь же были отданы швартовы и он, политический сирота, медленно дрейфовал по печальным кулуарам ближневосточной истории, повинуясь воле капризных ветров предубеждений и страстей человеческих.

Я по-прежнему вырывался время от времени к Паносу— посидеть и выпить густой сладкой "коммандерии" на террасе у подножия церкви Михаила Архангела. Он изменился, постарел. Неужели дурные предчувствия относительно ближайшего будущего накладывают на всех нас столь же неизгладимый отпечаток, как и на него? О нынешнем положении дел он говорил по-прежнему очень взвешенно и рассудительно, однако чувствовалось, что провал переговоров стал для него серьезным ударом.

— Теперь вперед дороги нет, — говорил он. — А возвращаться назад, к тому повороту, который вы прозевали, уже слишком поздно. И ничего хорошего ждать уже не приходится.

Мой наигранный оптимизм и пустые уверения в том, что все наладится, его не убеждали.

— Да нет, — продолжал он. — Есть такая точка, пройдя которую, надеяться уже не на что. Правительству теперь придется забыть о полумерах и принимать серьезные решения; а нам это, естественно, не понравится. И в ответ мы тоже будем вынуждены действовать жестко.

Он, как и многие греки, оплакивал возможности, навсегда утраченные после того, как британское Министерство иностранных дел отказалось заменить в протоколе по Кипру слово "закрыт" на слово "отложен". С его точки зрения, причину всего, что случилось потом, искать следовало именно в этом. Его взгляды на будущее трудно было бы назвать оптимистическими, мои, собственно, тоже. И только в деревне с ее размеренностью и умиротворенностью мои страхи отступали на задний план. Впрочем, и здесь в последнее время начала натягиваться ка-кая-то незримая струна.

— Тревожно у меня на душе, когда вы сюда приезжаете, — сказал мне как-то раз мукшар.

— А что, есть какие-то основания для беспокойства?

— Да в общем-то нет. Но только теперь даже с тем, что творится в собственной душе, люди не могут толком разобраться.

Старик Михаэлис был по-прежнему в прекрасной форме и за стаканом красного вина с прежним пылом рассказывал свои байки. Политики он вообще старался не касаться, а если разговор о ней все-таки заходил, то интонации у него тут же делались извиняющимися, и говорил он вполголоса, так, словно боялся, что его может услышать кто-то лишний. Однажды, горестно вздохнув, он сказал мне:

— Ах, сосед, какая же счастливая у нас у всех была жизнь, пока не началось все это.

А потом, подняв стакан, добавил:

— За то, чтобы оно прошло поскорее.

Мы выпили за мечту о мирном Кипре — мечту, которая, подобно миражу перед глазами измученного жаждой, терзала нас день за днем.

— Знаешь, — сказал Михаэлис, — мне тут рассказали о телеграмме, которую Наполеон Зервас [90] Полковник Наполеон Зервас — республиканец и националист, лидер партизанских отрядов, сформированных в основном из остатков разбитой греческой армии и действовавших по преимуществу в Эпире и в горных местностях на северо-западе Греции против немецких и итальянских войск, а также против греческих партизан-коммунистов, которые базировались главным образом в центральных и южных районах страны. Естественный политический и военный союзник англичан, представитель тех самых республиканских и откровенно антикоммунистических кругов, которые англичане привели в Греции к власти после победы во Второй мировой войне, жестко оттеснив от власти как монархистов, так и весьма влиятельных в то время коммунистов, и не допустив уже практически начавшейся гражданской войны. послал Черчиллю. "Старик, не делай глупостей: Кипр будет трижды британским, если пообещать его Греции".