Альберт Лиханов - Никто

Двести тысяч, соображал тем временем Топорик, это больше восьми тысяч баксов. Для чемодана в болоте – сущий пустяк, ну да не про нас спрятано…

Он подумал – не про нас, как про себя. Хмыкнул: но ты же недалеко отодвинулся от интерната, тут все свои. Вот годика через три, когда уйдут отсюда Гнедой и Макарка, позабудет, наверное, дорогу сюда и он. А может, и не забудет – чего гадать!

Но восемь тысяч – это круто, не по нему. Куска полтора он наскребет от прежних щедрот Валентина, а остальное?

Соображая, что без разговора с хозяином не обойтись, Кольча скорее по инерции выспрашивал, что за владельцы теперь в хозяйственном магазине, как их фамилии, и вдруг его накрыло чем-то жарким: он знал этих людей, когда-то приезжал к ним за данью, они были плательщиками Валентина.

Он попрощался за руку с директором, ничего не пообещал, подъехал к пожарищу. Народ, стоявший возле бывшего магазина, мгновенно повернулся к «мерсу», и Кольче пришлось одолевать несколько метров, отделявших его от хозяев, под пристальными взглядами хмурых мужиков.

Кто-то просипел за спиной: «Кровососы», – но Топорик не обернулся, не вздрогнул, кивнул главным, отошел с ними в сторону. Закурили. Владельцев, по Кольчиным воспоминаниям, было двое, но с ним отделились трое, и если первые двое выглядели тощевато, третий походил на жирную камбалу – плечистый, грудастый, широкий во все стороны.

– Передай… кому надо, – сказал худощавый хозяин постарше, – теперь кранты, налога не будет.

Кольча кивнул, хозяева вздохнули облегченно, расслабились.

– Кто же лежачего-то? – проговорил Топорик ответственным голосом: он знал правила игры. – Я о другом. Что с интернатом?

– А что? – взъелся молодой. – Пусть платит. Они нахулиганничали, им и отвечать.

– Сироты же! – вздохнул Кольча. – Какой с них спрос?

– Сироты, значит, государственные, так? – спросил старший. – Ну вот, пусть государство и платит.

– Ха-ха, – не рассмеялся, а проговорил третий, – жди фигу с маком.

– О'кей, – сказал Кольча, прикидываясь крутым, – во сколько оцениваете?

– Окончательно не подсчитали, – схватился старший, думая, что объедет по кривой. – Но тысяч на четыреста тянет. Для власти – мелочевка, безналичными ведь.

«Ого, – подумал Кольча, – с этими держи ухо востро». Хмыкнул.

– Да ты не хмычь, браток, – проговорил молодой, – все будет официально, комиссия работает от пожарных, вот и председатель.

Широкий мужик снова сказал:

– Ха-ха.

Он и был, выходит, председатель.

– Ясно, – ответил Кольча, лениво жмурясь и поражаясь самому себе: когда только набрался. – Торговаться будем?

– А ты что – казна, государство? – взъелся молодой. Старый же, напротив, насторожился.

– Ну, во-первых, ваши нам недоимки. Сколько?

– Какие теперь недоимки? – опять окрысился молодой.

– А вы зачтете? – удивился старый.

– Допустим, – лениво молвил Кольча, – в пользу сирот.

– А ты уж не из ихних ли? – настороженно спросил широкий.

– Тебе-то чего, пожарный? – спросил, закипая, Колъча, и получилось у него это негодование просто мастерски: он чуть выпрямился, вскинул гордо голову. – Ну, из них. Дак мы сиротам покровительствуем, не то что вы – частный капитал. – И для устрашения поиграл желваками. Прибавил, развернувшись к толстяку: – А комиссия нам подконтрольна? Что-то я не припомню?

Широкий снова сказал: «Ха-ха», – но вышло это у него без прежнего шика, довольно вяло, и хоть стоял перед ним пусть и культурного вида, но хилый пацан, тяжеловес этот явно понимал, с какой властью ведет диалог, иллюзий не имел. Можно было продолжать. И Кольча произнес:

– Хватит валять дурака, давайте реальную цену. Плюс зачет, – усмехнулся про себя, вспомнив речь Георгия Ивановича, и добавил: – Взаимо.

– Сто пятьдесят тысяч, – сказал старший из владельцев. – И ни рубля меньше.

– Шесть кусков? – спросил Кольча. И удивился: – И где у вас столько добра тут хранилось?

Пригодился ему весь его прошлый мерзкий опыт. Только раньше он цену продукта должен был преувеличивать, чтобы взять свое. Теперь приуменьшал. Вернее, возвращал к норме. Не глядя, точнее, обсуждая то, чего не стало. Для этого требовалась хватка, как у цепного пса. Она у Кольчи оказалась. Вздохнул сочувственно, чуть у себя слезу не вышиб, дескать, ну, мужики, я сделал все, что мог, повернулся к машине, сделал первый шаг.

– И это все налом? – спросил не то восхищенно, не то возмущенно.

– Сто двадцать пять, – проговорил старший, отступая по курсу двадцать пять рублей за доллар. – Ведь ремонт же!

– А если судиться будете, когда получите? – спросил Топорик, уже не глядя на них, как бы самому себе.

– После морковкиного заговенья! – заорал тот, что называл себя председателем от пожарных, и ясно было, кричит он не Кольче, а своим партнерам.

– В сотню укладывайтесь, – кивнул Топорик, – четыре куска. Зато их видно отсюда.

Какое-то знакомое молодое лицо встретилось ему на коротком пути к «мерсу», Кольча механически кивнул, не очень вдумываясь.

– Договорились! – крикнул отчаянно старший хозяин и побежал к машине. – Когда ждать?

– Жди, – ответил Топорик. – Двигаюсь на доклад.

Он тронул «мерс» и поехал обратно в интернат, чтобы успокоить директора. Того известие не обрадовало. Георгий Иванович не понимал, что четыре тысячи долларов меньше шестнадцати кусков. И Кольча знал: он не симулирует. Для него что четыре тысячи, что миллион – одинаковые величины.

Глянув в зеркало заднего вида при повороте, он заметил, что за ним торопится зачуханный «жигуль». Вроде уже видел его где-то. Кажется, у сгоревшего магазина.

Газанул было дальше и вдруг вдарил по тормозам до жуткого скрипа резины.

Господи, да ведь та морда, показавшаяся знакомой, – официант из московского отеля. Откуда он тут?

Нет, не хватало опыта Кольче. Ему бы подождать того «жигуленка», пропустить вперед, посмотреть, кто в нем сидит, и он бы точно узнал официанта на заднем сиденье.

Но он только обругал себя и прижал педаль. «Мерседес» взревел всеми своими лошадьми и прыгнул вперед.

Все это походило на какой-нибудь обвал в горах. Только что все эти Монбланы и Гиндукуши стояли в белоснежном величии и мудрости, как в одно мгновение снег с них свалился и остались лишь коричневые злые скалы.

Хозяин словно взбесился. Весь лоск с него, все белоснежные одежды враз спали.

– Ты понимаешь, – кричал он, – о чем говоришь? Четыре куска – это тебе семечки?! У наших амбалов и так мизерные зарплаты, меньше чем за тысячу вахтера не найдешь, не то что грамотного бойца! А за молчание! А за неворовство! Пацан! Ты еще не знаешь, что почем! Да чтоб я этим частникам кровное отдавал? И никаких зачетов, пусть гонят налом, иначе на хрена все мы? Наша система?