Андрей Геласимов - Дом на Озерной

– А куда еще мне было податься? Дима все равно мимо вас не проедет. А мне жить больше негде. Будем вместе его ждать. Вас-то, наверное, он не кинет.

– Может быть, и не кинет, – едва слышно проговорил Муродали, не отрывая взгляд от дороги.

Разместить Николая решено было в сарайчике, где Иван Александрович время от времени что-то мастерил и где у него для отдыха стоял старый диван. Галина Семеновна, которая давно уже приготовила ужин и никак не могла дождаться своих домашних, пошла по дому, созывая всех к столу. Однако после признаний Николая практически все обитатели дома ощутили такую дыру, такой провал в своей жизни, что было как-то не до еды. Николай служил последней нитью, связывавшей их всех с Димкой, но теперь, после его рассказа, всем стало ясно, что и эта нить оборвалась.

Поднявшись к Марии, Галина Семеновна постояла рядом с ее кроватью, однако дочь даже не обернулась, разглядывая пыльные узоры на старых обоях. У Вали сильно болела голова, а Томка еще не вернулась из города, запропастившись черт знает где. Один Иван Александрович проявлял признаки жизни. В кладовке он отыскал старые, неизвестно кому принадлежавшие костыли, а потом взялся расспрашивать Николая.

– Ну, вы мне скажите, Димка-то наш – он хоть живой?

– Да живой, конечно, – отвечал Николай, отводя, впрочем, глаза в сторону.

Однако и этого старику было довольно. Иван Александрович вернулся к себе в комнату, улегся в постель и счастливо, безмятежно заснул.

Часам к трем утра Николай понял, что если он сейчас не поест, то завтра в сарайчике найдут бездыханное тело с фальшивым гипсом на левой ноге. Мысль эта была ему нестерпима, поэтому, стянув гипс и прихватив его под мышку, он на цыпочках отправился на поиски еды. На веранде почему-то горел свет и стоял по-прежнему никем не тронутый ужин. Тихонько заурчав от счастья, Николай прислонил свой гипс к ножке стола и принялся уписывать жареную рыбу.

Тем временем Томка, которая вернулась из города очень поздно и не успела спрятать выигранные в казино деньги, осторожно встала со своей постели и вынула из сумочки кошелек. Зайдя в ту комнату, где спала Катя, она положила деньги в шкатулку, а шкатулку спрятала за старую радиолу, шепча при этом полузабытое детское заклинание:

– Денежки – что голуби. Где приживутся, там и поведутся.

Этими словами в далеком детстве она любила заклинать «секретики», которые состояли из выкопанной в земле ямки, цветного стеклышка и помещенной под стеклышко бумажки. Только теперь вместо бумажки у Томки были настоящие деньги.

– Ты что там делаешь, мам? – прошептала Катя. – Я пить хочу.

– Спи, – так же шепотом ответила Томка. – Сейчас принесу.

– И конфетку.

Таким образом, совершенно счастливый Николай безмятежно поедал на веранде рыбу, ни сном ни духом не ведая о приближающейся к нему Томке. А та, в свою очередь, даже не подозревала, какая картина ожидает ее впереди. Но самое забавное заключалось даже не в этом. И Томка, и Николай, оба занятые своими мыслями, голодом и жаждой наживы, понятия не имели о том, что напротив дома уже остановились старенькие «Жигули», из которых без лишних слов и без суеты выгружались подтянутые молодые люди в темных одеждах.

Немногословные молодые люди вынимали из багажника своего автомобиля какие-то небольшие пакетики, а затем направлялись к забору, перепрыгивали через него и растворялись в темноте, осторожно обходя прямоугольники света, падавшего с веранды.

Заслышав шаги приближающейся Томки, Николай прихватил свой гипс и тенью выскользнул на крыльцо. Именно в этот момент в глубине двора начали вспыхивать огоньки, а затем в окна веранды полетели сияющие огненные шары.

– Держи подарки, урод! – закричали из темноты, и в эти короткие доли секунды Николай успел удивиться тому, что его нашли в этом никому не известном месте и еще тому, что его назвали «урод».

Он хоть и был человек не самых высоких моральных правил, однако врать себе не привык и потому знал, что он беспринципен, жаден и временами подловат. Но вот уродом Николай себя не считал. Он знал, как реагируют на него девушки, и откровенно гордился этим. Поэтому теперь ему стало обидно.

Подхватив свой гипс и размахивая им над головой как дубиной, он ринулся с крыльца в темноту, чтобы восстановить справедливость.

– Ты кого уродом назвал?!! – кричал Николай, обрушивая увесистый гипс на головы слегка опешивших Юркиных «коллег по цеху».

Поскольку те совершенно не ожидали столь быстрой реакции, будучи абсолютно уверены, что в доме все спят, Николай произвел на них ошеломляющее впечатление. Разгневанным демоном он метался по двору, колотя налево и направо чем-то большим и белым, что в темноте можно было принять за световой меч джедая из «Звездных войн».

Борцы за чистоту города дрогнули и поспешно ретировались к своему транспортному средству. Впрочем, Николая это не остановило. Он продолжал преследовать отступающего противника, колотя Юркиных приятелей по спинам и осыпая их оскорблениями. Если бы в эту минуту во дворе дома на Озерной оказался какой-нибудь записной скептик, традиционно сомневающийся в победах Дон Кихота из Ламанчи, то сейчас от его скепсиса не осталось бы и следа. Мельницы действительно оказались великанами и были с позором изгнаны с поля сражения.

Тем временем в доме происходил форменный переполох. Томка визжала на веранде; Тетерин, который успел вскочить раньше всех, гасил своим новым и ужасно дорогим плащом зажигательные снаряды; Галина Семеновна поливала их водой; Женька успокаивала Томку; Муродали со Степаном бегали вокруг дома в поисках нападавших. И только Катя не принимала никакого участия во всем этом веселье. Прильнув к окну, она с восхищением следила за подвигами Николая Ламанчского «Скайуокера», у которого оказалось не две ноги, как у всех обычных и скучных людей, а целых три.

Когда враг бежал, спешно попрыгав в свои скрипучие «Жигули», и пыл битвы слегка улегся, Николай натянул гипс на ногу и захромал к веранде, из разбитых окон которой еще валил дым.

Юрка в ночь нападения дома не ночевал. До самого утра он работал на рынке. Администрация перед большой санитарной проверкой решила накрыть целый ряд торговых павильонов и проходы между ними общей крышей, и Юрка напросился в помощники. Он узнал, что каждый рабочий в бригаде кровельщиков за эту ночь получит примерно столько, сколько ему не хватало на видеокамеру.

Измотанный тяжелой ночной работой, он спрыгнул под утро с крыши последнего павильона и подошел к злому как бультерьер бригадиру. Путая русские, румынские и молдавские слова, тот высказал все, что он думает о российской рыночной экономике и об администрации данного рынка в частности. Оказалось, что за авральный ночной труд им всем заплатят только через неделю. Юрка мгновенно ощутил интернациональную солидарность с уставшими и сердитыми молдаванами, с которыми он бок о бок вкалывал всю ночь, и основы марксизма физически заныли у него в кончиках разбитых молотком пальцев. Юрка принадлежал к уже глубоко постсоветскому поколению, а потому не знал красных галстуков, пионерских линеек, Всесоюзных субботников, утренних политинформаций и лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Теперь же он легко мог сформулировать его сам. Даже Карл Маркс был не нужен. Не говоря уже про Фридриха Энгельса.